Родина. Скородумское детство

[Татьяна]

Скородум... Именно так называлось это село тогда, в 1944 году, когда я здесь родилась. Здесь я прожила первые 10 лет своей жизни. Здесь с 1944 по 1954 год, в Скородумской начальной школе, работали мои родители после окончания Ирбитского педагогического училища. Здесь я закончила начальную школу, а учительницей была моя мама. Каким запомнился мне Скородум? Годы были послевоенные, но помню, что было в селе все: почта, роддом в двухэтажном кирпичном здании за церковью, детсад, хлебопекарня, фельдшерский пункт, за рекой - больница; был клуб, пожарная часть, о которой хочется сказать особо. Она с каланчой, на которую нам, детям, иногда разрешали забираться. Под навесом стояли лошади, жевали сено, а может быть, овес, стояли телеги, сани, бочки; в "пожарке", как мы ее называли, по стенам висели хомуты, сбруя, т.е. всякое лошадиное обмундирование, в центре стояла железная печка, у которой нам разрешали греться зимой и весной, когда мы проваливались в весенний снег и промокали. Пахло там всегда печенками и махоркой, а пожарники сидели за деревянным самодельным столом и играли в шашки, сделанные из катушек от ниток.

У клуба стояла полуразрушенная церковь, помню, как заходила внутрь, кое-где сохранилась на стенах роспись, под сводом кричали галки. На поляне у церкви мы любили играть. Взорвали ее уже после нашего отъезда. В клуб приезжал киномеханик с передвижной киноустановкой и "крутил" кино. Помню, что лента часто рвалась. Сидели мы, дети, кажется, прямо на полу. Кроме "Тарзана" не помню, какие привозили еще фильмы, а кино с тех пор полюбила на всю жизнь.

Жили мы, как учительская семья, в квартире при школе, состоящей из комнаты и кухни с русской печью, вокруг которой и проходила наша жизнь зимой, т.к. комната была холодная. Электричество в деревне в те годы включали редко, чаще горела керосиновая лампа со стеклом, которое коптилось и его приходилось чистить. Был большой двор с сараями, конюшней, банькой, колодцем. Мы держали корову, свиней, кур, был большой огород. Летом меня брали на покос, сгребать сено, сохранились фотографии с покоса.

Недалеко от школы было кладбище, и все похоронные процессии проходили мимо нас. Школа стояла несколько на отшибе от села, домов между школой и улицей не было, а вокруг поля засевали часто коноплей. Помню, что продавались в деревне калачи необыкновенно вкусные, больше я таких никогда нигде не ела - может быть, в них добавляли конопляную муку?

Запомнилось, что зимы были очень снежные, мы лазали по схваченным настом сугробам, как по горам. А лето пропадали на речке Бобровке, купались, папа по утрам бегал купаться. Вода была прозрачная, чистая, сохранилась фотография, как мы стоим в воде с зубными щетками - умывались по утрам - и видно все камешки на дне. Папа любил рыбачить и всегда приносил рыбу. Водится ли сейчас рыба в Бобровке? Купаются ли сейчас в ней ребятишки?

Летом в школе устраивался пионерлагерь. Выносились из классов парты, ставились кровати, кажется, еду готовили здесь же: при школе было крошечное помещение с печкой и встроенным в нее баком, что-то вроде кухни; помню, что иногда родители устраивали там "баню" - грели в этом баке воду и мыли нас, но там ли была лагерная кухня или нет - не помню. Вероятно, детей в этот лагерь привозили из Ирбита.

Еще помню, что перед Новым Годом квартира наша превращалась в мастерскую. Вырезали, клеили, рисовали - готовили игрушки из картона, цветных тетрадных обложек, яичной скорлупы - игрушки были необыкновенно интересные! А какие волшебные были новогодние утренники! Каким чудом, сказкой был момент, когда открывалась дверь в зал, и нас, школьников, вводили хороводом к нарядной, душистой елке!
Таким остался в моей памяти Скородум, моя милая, моя бедная Родина, которая мне часто снится, и я просыпаюсь с чувством тоски по утраченному, далекому, невозвратному счастью.

__________________ Это фото в галерее форума

В 1954 году папа закончил Свердловский педагогический институт, его направили на работу в другую школу, и мы уехали из Скородума.

К сожалению, не могу вспомнить никого из одноклассников и подружек, помню только Алю Храчкову, вероятно, как и я, 1944 года рождения, с которой мы какое-то время переписывались, но потом потеряли связь.

Наверное, мало осталось людей, кто помнит Скородум послевоенный, и не знаю, будет ли кому интересно прочесть мои воспоминания. Главное, что я хотела сказать - это то, что я помню мою Родину, люблю, и буду до конца дней ей благодарна за эти первые счастливые 10 лет моей жизни, когда были молоды, красивы, счастливы мои родители, была даже молода бабушка, на которой держалось все хозяйство и которая прожила, между прочим, 101 год.

А родом все мои предки и по отцовской, и по материнской линии из Ирбитского района.

[ALLA]

Татьяна,Вы молодец, так тепло написали про свою родину.Дополните фамилию имя.отчество ваших родителей, старожилы вспомнят их.Если хватит сил,соберут воспоминания и напечатают книгу, включим и ваши добрые слова.Из памяти многое теряется, а книги живут вечно.Успехов Вам.

[Татьяна]

Дорогие земляки! Очень рада, что мои воспоминания заинтересовали вас! О моих предках, работавших в Зайково и Скородуме в военные и
послевоенные годы:
Какое-то время в Зайково работал учителем физкультуры мой дядя, брат мамы, Хлебин Евгений Евгеньевич. Как-то много лет назад он побывал там, был в музее, сказал, что там сохранилась фотография, на которой он есть. Он жив, ему исполнилось 88 лет, живет в Нальчике и еще работает.
Мамы и папы уже нет. Мама, Хлебина Елизавета Евгеньевна, работала в Скородумской школе с 44 по 54 год, папа, Галишев Аркадий Саввич, работал в эти же годы там же, одновременно учился в Свердловском пединституте, а по окончании его направили на ст. Поклевскую (сейчас Талица) директором железнодорожной школы 62, и летом 54 года мы уехали. Мне было очень грустно прощаться с Родиной, было мне 10 лет.
Много лет назад я была на Родине, подходила к школе, было лето и школа была закрыта, а так хотелось пройтись по ней! Прочитала, что в этом году ее и совсем закрыли. Как жаль! И как непонятно: В трудные военные и послевоенные годы школа была нужна, была рентабельна, а сейчас, когда мы кричим, как хорошо живем, школа в деревне стала не нужна, нерентабельна!
Какая дикость! И что теперь будет с этим зданием? Снесут?
Буду рада, если мои воспоминания еще кого-то заинтересуют.

[ALLA]

Добрый день,Татьяна. Прошу еще добавить несколько слов о себе.Первые детские воспоминания очень крепко сидят в памяти: чем питались, как одевались,на чем писали, когда учились в школе. Как долго были заняты родители в школе, и еще любые яркие воспоминания детства. Хорошо бы еще в сравнении с сегодняшними 10-летними детьми, т.е. Вашими внуками. Попробую, со ссылкой на этот сайт, написать в местную газету, если получится, осветить и сегодняшние проблемы Скородумских школьников. С уважением, А.

[Татьяна]

Добрый день,Татьяна. Прошу еще добавить несколько слов о себе. С уважением, А.

Уважаемая Алла!(я правильно поняла, вы Алла? - хотелось бы, чтоб вы пару слов о себе написали, а то общаюсь с анонимом.)
Постараюсь еще что-то вспомнить и напишу. Неужели это правда так интересно может быть?
У меня, честно говоря, память как раз не очень хорошая, мало что помню, но что-нибудь еще постараюсь оформить из своих воспоминаний.
Очень благодарна вам за внимание к этой теме.
Успехов вам!

[Татьяна]

Дополнение к теме Родина.

Что касается быта нашей, учительской семьи - наверное, не очень много помню, ведь, в силу возраста, меня не очень это волновало: во что одели - в том и пошла, чем накормили - тем и сыта.
Об одежде могу судить по немногим сохранившимся фотографиям и скудным воспоминаниям.
Платья и рубашки нам, троим сестрам, мама и бабушка шили сами, иногда даже и пальто. Помню, что к школе мне было сшито специальное платье и сумка. Я старшая, и, конечно, моя одежка переходила младшим сестрам. Однажды мама сшила нам всем троим новые одинаковые платья, и нас повели в Зайково, в фотографию, сделать фото на память об этом событии. На фото мы стоим, выстроенные "лесенкой", в новых одинаковых платьях, в белых панамках, в ботиночках, с букетиками полевых цветов, набранных по дороге.

Где брали ткани, одежду, обувь? Не знаю, наверное, что-то было в магазинах.У нас были панамки и даже шляпки - вероятно, что-то папа привозил из Свердловска, где учился. А еще думаю так: был ведь тогда продналог, а у нас было свое хозяйство, наверное, сдавали государству мясо, молоко, яйца, а взамен могли приобрести что-то из промышленных товаров. Люди постарше должны это помнить. Сам папа вернулся с фронта и очень долго ходил в сапогах, галифе и кителе.

Летом, в жару, мы бегали в одних трусиках, босиком, любили после дождя выбежать босые, обмазать ноги грязью - сделать "сапоги". Вообще все лето у нас проходило во дворе, в деревне с подружками,, на речке - купались очень много. Игрушек покупных не было, сами делали кукол, одежки им. Любили играть "в школу", "в магазин", устраивали "концерты", на которых пели, танцевали. Из досок, листов железа делали домики, со столиками, скамейками, посудой.
Очень любили делать "секретики" - теперь дети не знают этого. Копали небольшую ямку возле забора, стены, на дно укладывали цветные бумажки, фантики, цветы, накрывали стеклом и присыпали землей. Потом друг другу показывали, понемногу очищая стекло от земли - казалось необыкновенно красиво, принято было восхищаться "секретиками" друг друга.
Помню, что летом ели всякие дикие растения: с ножами залезали в заросли репейника, срезали толстые мясистые стебли, чистили и ели - казалось очень вкусно. В начале лета ходили в лес и ели свежие побеги сосны. Наверное, и еще что-то.

Питались, конечно, тоже плодами своего труда: свинина, говядина, курятина, яйцо, молоко - все было свое. Помню, на подоконниках стояли кринки с молоком, когда оно "сворачивалось" - снимали сметану, сбивали масло - я сама это делала.

Хлеб пекла бабушка в русской печи "на поду", но был и покупной - ведь в деревне была своя пекарня, и хлеб там пекли очень вкусный. Вообще еда готовилась в печи; не помню, как летом, когда печь топили реже - кажется, был керосиновый примус, а вот была ли электрическая плитка - не знаю, ведь электричество было не всегда. (Но помню, что был радиоприемник, из того, что передавали сообщения о болезни Сталина. А потом учительница (мама) вошла в класс заплаканная и сказала, что Сталин умер, и первой мыслью у всех нас было:" как же теперь жить будем?" День был пасмурный, какой-то серый, и на школе повесили флаг с черной каймой .) Еще мама говорила, что в войну бабушка варила бесплатный обед для школьников: картошку со свининой, может быть, кому-то это было очень значительным подкреплением.

Сахар большими "головами" лежал в огромном, окованном жестью сундуке, поверх одежды, папа его, видимо, рубил топором, а потом на мелкие кусочки раскалывали специальнами щипчиками для сахара. Чай пили, помню, из сушоной моркови, из шиповника, наверное, и травяной, а позже появился китайский зеленый прессованный плитками, очень вкусный. Летом собирали землянику - ее было много, грибы, папа ловил рыбу. Огород был очень большой, все овощи были свои, хранились в подполе. Лакомством были пряники, карамель с очень душистым повидлом. А еще был домашний шоколад, очень вкусный, который готовили из меда, сливочного масла и какао-порошка. В деревне, кстати, кто-то держал пчел, даже помню, где стоял этот дом с высоким забором, но брали ли у них мед или еще где - не знаю.

Все хозяйство было на бабушке, которая, кстати, тоже была учительницей, и работала в разных деревнях, в Туринске, а в войну какое-то время и в Зайково, а когда я родилась в 44 году, она ушла на выслугу, и растила нас, троих, она. Родители были все в работе, они очень любили свое дело, и все разговоры родителей в нашем детстве были о школьных делах. Днем они в школе, вечером - тетради и планы. Все наглядные пособия готовили сами, папа хорошо рисовал. Мы по этим пособиям самостоятельно научились читать и считать, помню, мама говорила, что для нее было открытием, что я умею читать, когда меня никто этому не учил.

У мамы было увлечение, сохранившееся до смерти: она вязала крючком из катушечных белых ниток. Навязано было много изделий, и только для украшения дома - никаких воротничков и нарукавничков для нашей школьной формы она почему-то не вязала. Были салфетки, подзоры для кроватей, кайма к полотенцам, накидки на подушки, скатерти. У меня кое-что сохранилось. Самое интересное то, что у мамы никогда не было ни одной книжки по вязанию, ни одного рисунка или схемки - все "из головы", и рисунок никогда не повторялся.

В школе, в первом классе, всю первую четверть писали карандашом. Были специальные прописи, по которым учились писать, начиная с палочек и крючечков. Потом тетради в специальную линейку, ручки с перьями и чернильницами, Учились писать "волосяными" линиями и "с нажимом", вырабатывали красивый почерк. Был специальный предмет - чистописание. Помню, как принимали нас в пионеры, мы произносили присягу, нам повязывали галстуки. К праздникам готовились; наверное, были утренники, к сожалению, не помню ни одного. Но что готовились - помню. Готовили так называемую "хоровую декламацию", "акробатические этюды" - это уж современным школьникам совсем незнакомо.
У меня сохранились табели успеваемости за все три класса, что я окончила в Скородумской школе.

Наверное, закупкой всего необходимого для школы, ремонтом занимался тоже папа сам, поскольку, помню, уже в более поздние годы в других школах он этому очень много времени уделял. Кроме того, он был партийный, а партсобрания в то время были часто, да он ведь еще и учился, так что дома мы его видели не так уж много. Но запомнилась такая картина: папа сидит посреди кухни, подшивает валенки и мурлычет тихонько что-то себе под нос. А заготовка сена летом, дров - ведь это такой труд! Сохранилось несколько "сенокосных", фотографий, там есть и дядя, Евгений Евгеньевич, он приезжал специально на сенокосную пору, и меня брали сгребать валки.

Вообще детство в Скородуме мне вспоминается, как, может быть, самое счастливое время , хотя я понимаю, как тяжело было родителям, ведь война, послевоенные годы, сколько было труда, недосыпа! Но у меня это был период познания жизни, приобретения первых друзей, и даже первого чувства влюбленности. Здесь я полюбила землю, лес, травы - все, что зовется Природой. Здесь я запомнила, как пахнет талый снег, оттаивающая весной земля, как пахнут цветущие травы, и травы скошенные, и сено. Здесь я услышала, как журчит ручей, как поет жаворонок, как жужжит шмель. Здесь я впервые услышала, как грохочет гром, как воет ветер в трубах зимой. Самый солнечный период моей жизни !

[зинаида]

Татьяна, спасибо Вам за Ваши воспоминания. Прочитала с огромным удовольствием. С уваж. Зинаида.

[Нина]

Репрессированные

Дрокин Лаврентий Григорьевич
Дрокин Лаврентий Григорьевич с женой Натальей Дмитриевной, как зажиточная семья, высланы в 1931 году в город Нижний Тагил вместе с пятью детьми (Варварой, Елизаветой, Павлом, Афанасием, Ксенофонтом). В 1936 году оправдали, с формулировкой, что они не кулацкая семья, просто зажиточная и разрешили вернуться с поселения на родину, в село Скородумское.
Когда раскулачивали Дрокина Лаврентия Григорьевича (он вырос в богатой по тем временам семье) с Натальей Дмитриевной, то увели весь скот, птицу, забрали все вещи, продукты и самое главное, ими построенный дом. Дом и бревенчатый сарай разобрали и вывезли в село Зайково. Отобрали молотилку, плуги, сбрую для лошадей. Дом в Зайково вновь построили под МТМ «Зайковской сельхозтехники». Документы в семье хранились, и в 1980 - е годы, родные дети сумели отстоять право на дом и сарай. В конце 1980 – годов получили за него от государства денежную компенсацию в размере 8 тысяч и поровну разделили между всеми детьми.
Пережила эта семья и страшное время репрессий 1937 года. По ложному доносу, арестовали в конце августа 1937 года Дрокина Лаврентия Григорьевича и по этапу отправили сначала в город Ирбит, где он находился в одной камере с Бояркиным Григорием Никифоровичем. По родству, они свояки, их жены Наталья и Домна родные сестры. Мужчины вместе плотничали и занимались столярным делом по всему Зайковскому району. Вот таких трудолюбивых крестьян арестовали и отправили из Ирбита в город Свердловск, а с ним еще 19 жителей села Скородумское. Дочь Варвара ездила к отцу Лаврентию в Свердловск. А как его найти, это не так уж и сложно. Все люди того времени, жили в постоянном страхе, слышали, что каждую ночь машины под названием «черный ворон», увозили из дома, назад уже никто не возвращался. Каждую ночь выгружали из товарных вагонов, этапом из разных мест области вели арестованных, прогоняли колонной через весь город Свердловск. Варваре шепнули местные жители, в какое время и по какой улице обычно конвоируют арестованных. В названное время она была уже там, вместе с другими людьми города, стоявшими по обеим сторонам дороги. Варвара рассказывала потом своим селянам так: » Смотрю, идет широкая колонна людей, под охраной конвоиров. Я, вглядываюсь в лица идущих, вдруг вижу своего отца, кричу «папка», конвоиры сразу направляют в нашу сторону ружья. »Молчать, а то расстреляем всех». А я все равно хочу прорваться к отцу, но меня уже крепко держат люди и закрывают мне рот. Так они спасли меня и себя. Отец увидел меня, мы встретились с ним взглядом глаз, смотрели и смотрели друг на друга, он ничем, не выдавая себя, прошел мимо меня вместе со всеми».
Это была последняя встреча у Варвары с отцом Лаврентием, которая оставила в душе горе, от того, что не может отцу помочь, от несправедливости, унижения к нему и другим крестьянам их села. Она ведь их всех знала трудолюбивыми колхозниками села Скородум. Продукты все привезла обратно и рассказала обо всем, что видела, как произошла встреча с отцом, каких односельчан еще видела. Это рассказывалось тоже не для всех, а в узком кругу родных, которые никому потом об этом ничего не говорили многие и многие годы. Люди боялись новых репрессий.
На родине Дрокина Лаврентия Григорьевича в селе Скородумское, его сын Павел Лаврентьевич, организовал все работы по заказу и установке гранитного памятника репрессированным селянам. Его семья и другие родные дети репрессированных, отдали свои сбережения на строительство памятника. Помогли в этом ответственном деле руководство Зайковского сельского совета, руководители и рабочие совхоза « Зайковский». Памятник установлен в июле 1990 года.
Каждый год «»Мемориал политических репрессий» в городе Екатеринбурге, где расстрелян Лаврентий Григорьевич, посещает с семьей, внучатами, Дрокин Леонид Павлович, внук Дрокина Лаврентия Григорьевича.
Из рассказов Бояркиной Марии Григорьевны, Тамары Григорьевны, Дрокиной Варвары Лаврентьевны (своему сыну Леониду) и записано Исаковой Ниной Ивановной, внучкой репрессированного Бояркина Григория Никифоровича.

[Нина]

Репрессии
Бояркин Григорий Никифорович
Его родители – отец, Бояркин Никифор Петрович с 1870г, мама, Анна с 1870г. В их семье было 5 детей: Егор, Григорий, Алексей, Иван, Вячеслав.
Бояркин Григорий Никифорович родился в 1884 году в селе Скородум, Зайковского района, Свердловской области. Репрессирован: 31 августа 1937 года. Дата смерти: 25 сентября 1937 года, расстрелян, статья №58.
Прошло 73 года со дня тех трагических событий. Всю жизнь об этом помнят дочери, рассказывают сейчас более открыто своим детям.
Григорий Никифорович был хорошим плотником, во всей округе знали о его понимании в строительстве. Он строил дома, Зайковскую среднюю школу в 1934г., мост в Давыдково,мост Скородумский, Зайковский и Ретневский в 1937г. Мог сделать оконные рамы и разную бытовую нужную посуду, хоть кадку, хоть ложки, и т. д. Мог сделать ткацкий станок, чтобы ткать льняное полотно, половики. Имея образование только четырех классной церковно – приходской школы, был сметлив, наблюдателен, схватывал и запоминал быстро и по работе и в жизни.
В 1937 году, до уборки зерновых в колхозе, Бояркин Григорий Никифорович работал на строительстве деревянного моста через речку Бобровка, у деревни Ретнева. Этот мост был нужен для прокладки узкоколейной железной дороги Скородумского леспромхоза к будущим лесоучасткам 109, 110 квартала, Бичур, Вязовка. К нему обратился председатель колхоза «Красная заря», Овчинников Нефед Ефимович, с просьбой помочь в уборке урожая.
В 1937 году урожай зерновых уродился хороший. Между селом Скородумом и деревней Симонова, поля большие, в народе говорили так: «Хлеб убираем у «Сутяги». Зерновые жали жатками на лошадях, вместе с другими колхозниками на поле работал Бояркин Григорий Никифорович. Его дочери, Оля с Марией и Тамарой, подскребали граблями скошенные стебли. В обед, отец Григорий Никифорович, повел коней к реке Бобровке. На «Сутяге» стояла изба и сарай, их построил выселенный из Скородума богатый мужик, с 1929 года туда в лес выселяли мужиков - кулаков, людей, считавшихся богатыми по деревенским меркам.
Мать, Домна Дмитриевна, тоже тут же недалеко работала на сенокосе, косила траву, а маленькая Маргарита, которой один год и пять месяцев, находилась здесь же, сидела, ползала по траве, по поляне, с ней водилась дочь Елизавета. Оля, ей уже 17 лет, вместе с мамой, Домной Дмитриевной косила на колхозных покосах, работала за колхозные трудодни. Старшие дочери помогали убирать хлеба в колхозе и в тот роковой день. В деревне уже ночью 30 августа, много забрали мужиков сотрудники НКВД. Случайно, где- то часа через два после обеда, Тамара (ей 13 лет) услышала, как говорили взрослые, что завтра придут забирать Бояркина Григория Никифоровича. Очень быстро, как только могла, побежала к матери Домне на покос, рассказала о разговоре взрослых. Домна быстро, крадучись, чтобы ни кто не заметил ее отсутствия, побежала домой топить баню, приготовить отцу еду и одежду. Дочку Маргариту, оставила на покосе с нами, чтобы не заметили ее ухода с сенокоса, после работы только ее принесли домой. Вечером все вымылись, поговорили, отец держал все время на руках маленькую Маргариту, мы стояли около него и он каждую прижимал к себе, гладил по головам. Мы не знали, увидимся или нет еще с ним. Ночью, 31 августа, застучали в ворота, вошли в избу, один военный, двое крестьян с топорами и приказали одеваться, а сами стали шарить по избе, чтобы хоть что - нибудь, да у нас забрать. Даже в школьной сумке все прошарили, вывалили тетрадь и ручку. Брать у нас было нечего, только полная изба детей: пятеро девочек (Оля, Мария, Тамара, Елизавета, Маргарита).
По селу Скородуму, арестованных мужчин собирали в Скородумскую церковь. С рассветом, под конвоем солдат НКВД привели в город Ирбит. Арестованных со всех деревень Ирбитского района, привозили в тюрьму города Ирбита.
Бояркина Домна Дмитриевна сшила рубаху, она была темно – коричневого цвета и с дочкой Тамарой (13 лет) пошли в Ирбит. Подошли к тюрьме, кругом высокий забор, высокие ворота. Постучались, попросили солдат – охранников передать еду и одежду нашему отцу Григорию. У них все забрали, свидание не разрешили, они нашли щель в заборе и стали ждать, когда арестованных выведут на прогулку. Наконец вывели, и они увидели своего отца Григория Никифоровича. В это время в ограду тюрьмы, стала въезжать водовозка, Тамара побежала за ней, пригнулась, решила добраться до отца, обнять его крепко, крепко. Охранявший конвоир - молодой мужик, увидел ее, бросился быстро к ней, схватил и вывел за ворота. «Нельзя девочка сюда, выходи за ворота», - сказал он. Отец увидел дочку, но ничего не смог сделать. Они потом в щелку смотрели, до тех пор, пока арестованных не увели в здание тюрьмы. Вот так в последний раз они повидались с отцом. Вечером их в товарных вагонах увезли в Свердловск, 21 сентября зачитали приказ, что они вчерашние крестьяне, плотники, как мой отец, оказывается, «враги народа», поэтому репрессированы, как политически неблагонадежные и расстреляли 25 сентября 1937 года. В день 31 августа, дочери Ольге - 16 лет и 8 месяцев, Марие - 15 лет и 5 месяцев, Тамаре – 13 лет и 3 месяца, Елизавете -11 лет, Маргарите – 1 год и 5 месяцев. Отцу, Григорию Никифоровичу- 43 года, маме, Домне Дмитриевне – 43 года.
Бояркин Григорий Никифорович был расстрелян 25 сентября 1937 года, в возрасте 43лет, о чем в книге регистрации актов о смерти 1956 года, июля месяца, 19 числа произведена запись за № 19. Причина смерти – расстрелян!!! Место смерти – город Свердловск. Дата выдачи свидетельства о смерти 27 сентября 1989 года. 4-АИ № 417437.
Продолжаю со слов Тамары Григорьевны историю их жизни в 1937 году.
В ту осень 1937 года Тамара пошла в четвертый класс. Она одна ходила в Скородумскую начальную школу из семьи. Старшие сестры Ольга и Мария уже не ходили, помогали матери на ферме и дома. Однажды, в школе её оскорбил один мальчик. Он сказал, что она « дочь врага народа» и ей не место в школе. Учительница его тоже поддержала и выгнала Тамару из школы. Раздетая, из школы добежала до конторы Скородумского сельского совета, попросилась погреться. Вся одежда ее осталась в школе. Председатель сельсовета накинул на неё свой пиджак, расспросил обо всем, дал ей согреться и они вместе пошли снова в Скородумскую начальную школу. В перемену собрали всех детей и учителей школы, он при всех объявил, что дети не отвечают за родителей, и чтобы меня не трогали. После этого случая меня не оскорбляли, хотя всем своим телом, я чувствовала ненависть некоторых окружающих взрослых, детей.
Бабушка Домна, когда получила первое свидетельство на отца в 1956 году о том, что он умер, она его не показала, и никому ничего не рассказывала. Как же она пережила это тяжелое время жизни? Конечно, благодаря детям, заботе о них. В избе пять детей, младшей дочери Маргарите в момент расстрела отца всего один год и пять месяцев. Старшие дочери помогали на ферме телят кормить, сено им таскали и воду. Дома другая работа, надо дрова заготовлять в лесу, потом на санках их тащить домой. А весной, летом и осенью, сколько еще работы надо переделать дома и в колхозе. Это не передать словами. Обратите внимание, написано, что Григорий умер, но потом в 1989 году подтвердят, что расстрелян.
В настоящее время на этом месте создан « Мемориал жертвам политических репрессий» (за г. Екатеринбургом, 12 километр, по дороге» Екатеринбург – Пермь»). Издано восемь томов книги памяти незаконно репрессированных. Фамилия нашего Бояркина Григория Никифоровича есть в томе №1
Во время открытия «Мемориала жертвам политических репрессий», рассказывает Вандышева Тамара Григорьевна, дочь расстрелянного Бояркина Григория Никифоровича, там присутствовала ее соседка, на этом траурном, полным горя, страшных воспоминаний мероприятии. Она рассказывала мне, что там был пожилой мужчина, который еще, пацаном бывал не раз на этом месте. Каждую ночь он прибегал с друзьями, они из кустов, деревьев подглядывали: как людей заставляли раздеваться, как стреляли в них и они раненые, убитые падали в глубокую траншею, затем их засыпали землей. Еще долгое время земля надо рвом шевелилась, стонала изнутри. Это было жуткое зрелище, и если кто – то посторонний видел, его тоже убивали.
Мы, Нина, внучка Григория Никифоровича с мужем, много раз посещали « Мемориал» и преклонялись перед всеми убитыми здесь. Мы шли по улицам, с обеих сторон которых бетонные подстаменты, с прикрученными к ним железными плитами, на которых написаны сотни фамилий. Мы знаем уже, что людей приводили сюда, заставляли рыть большие рвы, потом в них стреляли, и другие люди их зарывали. Так повторялось каждую ночь.
Я нашла плиту с надписью фамилии нашего дедушки Бояркина Григория Никифоровича 1894 -1937 го. Были мы там и с Дрокиным Леонидом Павловичем, его семьей и внучатами. Леонид, сын Варвары, ездившей к отцу, Дрокину Лаврентию Григорьевичу, перед его расстрелом.
Мы помним о дедушках, они были крестьяне, колхозные труженики села Скородумское. Жизни их лишили по ложному доносу своим же селянином. (БСС).
В 1989 году, в газете «Восход» опубликовали статью от Областного Государственного архива по делам репрессированных. В ней сообщалось, чтобы откликнулись родственники Дрокина Михаила Дмитриевича. Газету маме принесла Новгородова Наталья Зиновьевна, она мамина сватья и соседка. Мама, Мария Григорьевна тут же пошла к сродному брату Дрокину Павлу Лаврентьевичу и его жене Галине Тимофеевне, посоветоваться. Они уже тоже прочитали эту статью, сидели расстроенные. Павел сначала отказывался писать в архив, но в общей беседе склонялись к тому, что все равно ответить нужно. Мария вечером сама написала письмо, утром опять зашла к Павлу, узнать его решение. «Галя письмо уже написала, и я сходил на почту, отправил его», ответил Павел. Стали ждать ответа, сильно переживали. Через некоторое время приехали сотрудники Ирбитского архивного отдела записей Гражданских и судебных дел и спросили у Павла Лаврентьевича: «Сколько знаешь репрессированных людей из села Скородум?» «Знаю 20 человек и назвал фамилию, имя, отчество каждого репрессированного. Павел для себя и своих родных запросили документы: Свидетельство о смерти Дрокина Лаврентия Григорьевича и Бояркина Григория Никифоровича, отца Марии Григорьевны. Когда получили документы о том, что репрессированные не признаны виновными, Дрокин Павел Лаврентьевич, Бояркина Мария Григорьевна обратились в Зайковский сельский совет на установку памятника репрессированным. От совхоза «Зайковский» выделили машину, привезли щебенку, цемент, песок. Рабочие от совхоза сделали площадку под памятник. Мама, Мария Григорьевна, каждый день ходила и смотрела, чем могла, помогала. Установили памятник в июле 1990 года, на котором бронзой на граните высечены все фамилии людей пострадавших от репрессий 1937 года. Вокруг памятника оградка, которую сделали в МТМ «Сельхозтехника». Красили ограду после установки памятника, Мария Григорьевна Тимошенко (Бояркина) с Галиной Тимофеевной Дрокиной, Елизаветой Лаврентьевной Юферовой ( Дрокиной). Из своих домашних цветников были принесены и посажены у памятника цветы, за которыми они же и ухаживали. Все хлопоты по организации и установке памятника организовал Павел Лаврентьевич Дрокин. Много селян, потомков репрессированных приходили, радовались, что, наконец - то оправданы судом их родные. Спасибо ему от всех селян села Скородумское и нас родных, пострадавших от незаконных унижений, оскорблений, испытавших все тяготы жизни от одного только слова « ты дочь врага народа, ты сын врага народа».
Из рассказов Тимошенко (Бояркиной) Марией Григорьевной, вандышевой (Бояркиной)Тамарой Григорьевной и записано Исаковой Ниной Ивановной, внучкой репрессированного Бояркина Григория Никифоровича.

[Нина]

[color=#404000][/color]
Уважаемые скородумцы. Наша семья Тимошенко жили "на городище". За огородом, справа Ельник, прямо через 500 метров, у речки Бобровки, целебный соленый источник. Здесь прошли на этой окраине села детство и юность у 4 сестер: Гали, Нины, двойняшек Тани и Нади. Я, Нина, предлагаю вам свои рассказы о лете 1967 года. Я закончила 9 класс.
Помешала лужа. Лето 1967 года.
Учусь ездить по дороге.
Однажды, когда отец и мама были на работе, я вывела мотоцикл « Яву» из гаража. Потом развернула в ограде к воротам, открыла ворота ( хорошо ограда большая, ворота распахнешь, а места все равно много, в будущем три машины входили в ограду). Да, отвлеклась, однако. Вывела мотоцикл за ограду, завела и поехала в сторону магазина. Вдруг, да не вдруг! Опыта никакого, руль уверенно держать тоже не могу, а ездить хочется. Ох, и шустрая же я! А мотоцикл – то ехал, ехал, да и заглох!!! Завести не могу, хоть что тут ! Оглядываюсь назад на гудки машин, вижу 8 машин, стоящих друг за другом, ну точно траурная процессия. Шофера из кабин выглядывают, кто мне кулак показывает, кто улыбается, кто гудит, а передние машины просто стоят и ждут. Все из кабин высунулись, хоть кто бы помог? Нет!! Кому охота из лужи мотоцикл вытаскивать, да никому!
Думаю, из лужи этой я выберусь, а на другой стороне дороги, у колодца опять лужа, да еще дорога то под уклон. Надо руль круто влево повернуть, развернуть мотоцикл в обратную сторону, чтобы машины проехать смогли мимо меня. Эту, тихо проехавшую мимо меня машинную колонну, Я НЕ ЗАБУДУ НИКОГДА! Родные об этом не знают!

Встреча с Автоинспектором! Лето 1967 года.
Однажды, родители как всегда были на работе. Я решила за нашим домом, за огородом, покататься на мотоцикле. Поездила по волейбольному полю, по большой поляне из ромашек и тысячелистника, проехала по переулку, затем на дорогу, чтобы сделать поворот к своим воротам и на этом закончить гонки. Но не успела я этого сделать! Скажете почему, да потому, что мимо меня проехала машина «Запорожец». У меня как раз заглох мотоцикл, и мужчина из машины это увидел. Он сначала проехал мимо, потом, дал машине задний ход и остановился напротив меня. Я посмотрела на него и дар речи потеряла. Это был учитель по рисованию и черчению. Мы друг друга хорошо знали.
«Ваши права!» - говорит внештатный автоинспектор Николай Александрович. Пришлось ответить, что прав – то у меня нет. Он снимает номера, из замка зажигания достает ключи. «Так, отец пусть на комиссию в Зайково через неделю приедет». «Нет! Я сама приеду, он не виноват, я без разрешения взяла мотоцикл».
Всю эту трагическую сцену наблюдал наш сосед Юра Новгородов, который шел с пустыми ведрами на колодец за водой. Но это еще не все!!!
Вечером мама пришла с работы, а работала она в Скородумском туберкулезном санатории поваром, услышав мою историю с мотоциклом, расстроилась. Как же теперь на покос ездить, ведь завтра надо сено сгребать, да в копны делать. Утром поехали на покос, едем через всю деревню, я платком закрыла место, где должен быть номер. Вечером нарвала цветов и букетом цветов закрыла опять номер. Так приходилось делать, чтобы сельские люди не увидели, что у нас нет номера, над колесом сзади мотоцикла «Ява».
Через неделю, я пришла на комиссию. Было это в Доме Культуры села Зайково. На сцене длинный стол, покрытый красной тканью. Тогда, в то время, все серьезные мероприятия проходили за такими столами, за которыми сидели уважаемые люди. В этот раз Николай Александрович сидел один. Перед ним папка с документами, личными делами, нарушивших по каким либо причинам водителей правил дорожного движения.
Представьте себе большой зал, в котором показывают кино, концерты. В этом зале сижу я на переднем ряду в центре и на последних рядах проштрафившиеся водители. Сидят себе разговаривают, а сами на меня посматривают с интересом.
Сижу такая худенькая, стройненькая, вся сжалась в комочек, все внутри трепещет. Помню, была одета в бордовое платье с вышивкой на груди, бежевые босоножки.
«Ну что, товарищи, начнем рассматривать дело Тимошенко Нины» - сказал инспектор. Он рассказал, что увидел меня выезжающей из проулка в селе Скородумское , что у меня нет прав на управление мотоциклом, и что, за такое нарушение полагается штраф 10 рублей. Но тут, что я и не ожидала, за меня вступились шофера. «Не наказывайте ее, она и так напугана. Простите ее, она больше не будет». Выслушав все доводы в мою пользу, инспектор сказал мне: «Заплатите штраф 5 рублей». Потом объявил перерыв, спустился со сцены, отдал мне ключи, а номер не отдал. «Пусть отец приедет ко мне, когда сможет, для беседы» - сказал он.
В следующий раз мы приехали опять в Дом Культуры с. Зайково. Он, Николай Александрович, расписывал в здании первого этажа заднюю стену (вообще – то, он хороший был художник и преподавал у нас в школе уроки рисования). Они поговорили со мной, и предложили мне учиться на водителя, если есть такое большое желание ездить на мотоцикле. Меня отпустили, беседа состоялась еще без меня. Затем отцу он отдал номер от мотоцикла и сказал заплатить 10 рублей, а не 5 рублей. Номер пришлось менять, так как он его при снятии повредил. Но это еще не все. Я когда ездила, то ключ в замок зажигания просто так вставляла, на самом деле он был сломан, а делать его отцу было некогда. Поэтому, я открывала сбоку у мотоцикла под сидением слева крышку, там, в нише стоял аккомулятор, соединяла нужные провода и мотоцикл мой резвый конь – друг, заводился без проблем. Я же видела, как это делал отец.
Итог. Отец, меня ни разу не ругал, а продолжал обучать ездить на мотоцикле каждое лето.

Нина, поддай жару - добавь газу!!!!.
Этот случай произошел в конце июля 1967 года. Отец Тимошенко Иван Григорьевич, говорит: »Надо до переезда съездить (между Скородумом и Ретнево – 1 километр), мне нужно машиниста увидеть.Он в то время работал машинистом мотовоза Скородумского леспромхоза. Я спрашиваю: » Можно я тебя повезу?». Отец соглашается, садится в коляску, я завожу «Яву» и в тоже время слушаю указания отца. Отъехали от дома 100 метров, идут парни «городищенские» - Сергей Шайдуров, Володя Лавелин. Идут, улыбаются, с завистью смотрят на меня и кричат: «Нина, поддай жару, поддай жару»!! Конечно, у них ни у кого нет такого красного красавца, как у меня. Я поддаю жару - добавляю газу, а скорость - то всего 40 километров, вроде не большая, но на деревенской дороге достаточная. Отец кричит: «Сбавь газ, сбавь газ»! Я опять сбавляю газ, руль в моих сильных, девичьих руках начинает болтаться, я опять, теперь уже немного, прибавляю газ. Доехали почти до переезда, видим, справа к переезду, переехав деревянный мост через реку Бобровку, по узкоколейной железной дороге подъезжает Мотовоз с прицепленными к нему теплушкой, открытыми коробками, в которых сидят леспромхозовские рабочие, сенокосники семьями, тут же и грабли, и вилы. Но тут опять происходит мотоциклетное приключение, связанное с отсутствием моих водительских навыков. Я на виду у большого количества людей, съезжаю с дороги вправо на придорожный кювет и въезжаю на поляну, которая выше дороги. Естественно, раз я быстро въехала и развернулась, то мотоцикл накренился влево, и оторвало тут же скоростную педаль и погнуло подножку. Я остановилась, отец говорит: » Не трогай ничего». Он не выдал меня перед всеми, кто смотрел, как я разворачивалась на мотоцикле. Он пошел к мотовозу. Мы дождались, когда все уехали, ушли люди и отец сам сел за руль. Да, ехать было не очень удобно, но отец доехал. С тех пор для меня урок: «Не умеешь - не гоняй».