Совершенно случайно на Прозе Ру нашла бесценные воспоминания Тамары Павловны Киршиной. Она 1920 года рождения. Родилась в Скородуме. Дело в том, что они были размещены еще 2009году. Она обещала продолжение, но его нет. А как жаль. Может ее родные выложат на страницах Прозы ру продолжение ее воспоминаний. Так бы хотелось продолжения. Зинаида. Пусть не обижаются на меня ее родные, но на этом форуме они должны быть.
Распопова Т.П.
Воспоминания о моей жизни
г. Магнитогорск 1996 -
Пишу для тех, кто пожелает узнать жизнь мою.
Буду писать правду и только правду.
Я, Распопова Тамара Павловна (до замужества Киршина), родилась 19 апреля 1920 г. в селе Скородум Зайковского района Ирбитского округа Екатеринбургской губернии (ныне Свердловская область). Как ни странно вам покажется, а родилась я на берегу реки Бобровки под пихтой. Их было две больших пихты - рядом росли, как подруги. Впоследствии я со своими подружками часто играла возле них, как будто это был наш дом. А получилось так. Раньше в деревне почти все сеяли лен и коноплю. Не помню в какое время, кажется после отжимок, т.е. когда пожнут весь урожай, а это пшеницу, овес, рожь у нас не сеяли, тогда начинали рвать (не жать) лен, коноплю, вязать в снопы. Лен-то рос не очень высокий, но и не низкий, а вот конопля росла очень высокой, до 2-3 метров высотой, снопы были очень большие и тяжелые. А потом их возили на озеро, топили в воду и так мочили до поры, когда уже вода покрывалась льдом. Тогда снопы вытаскивали из воды баграми, а багор это длинная палка или, вернее, длинный шест, на конце которого прочный крючок. Этим крючком захватывали сноп, вытаскивали из воды. Снопы свозили в баню для сушки. Работа со льном и коноплей была очень тяжелой и трудоемкой: сначала для мужчин, а затем и для женщин. Женщины собирались по 3-4 человека для совместной обработки сначала у одной, затем у другой. Так по очереди мяли лен и коноплю. И вот мама моя день мяла, а к вечеру стало ей плохо, и она пошла домой. Тетя Вера, младшая сестра отца и моя крестна, проводила маму до реки, а дальше она пошла одна. Дошла до пихт возле нашего огорода на берегу реки, а дальше-то не смогла: начались роды. Эти пихты и стали моим роддомом. Мама никогда не говорила об этом – все рассказала крестная Вера Анфимовна. Я все думаю, как же мама могла справиться с родами? Одна, а потом пошла домой через огород – это метров 500, а может и больше, да еще через пригон, где находились коровы, рядом с левой стороны была сеннница, где хранилось сено на зиму для скота и лошадей, а дальше еще пригон для лошадей.. Мама сняла с головы платок и в этом платке принесла меня домой. Мама была здоровая женщина – все обошлось хорошо. Когда женщины пришли ужинать, я уже лежала с мамой в кровати.
Дом наш был большой – так называемый пятистенный: прихожая, кухня, изба большая, горница, тоже большая, и еще горенка – то есть спальня. Деревня Скородум большая, а наш дом находился в конце ее. Рядом находились поля. Они отгораживались, чтобы скот не мог туда попасть. В Скородуме была большая, высокая церковь с зеркальным куполом – видно было за 15 км. Я хорошо помню, как снимали купол и крест. Нашелся один человек, который взялся за это дело. Трудился с утра до вечера. Вся деревня собралась вокруг. Когда упали на землю, то крест остался цел, а купол разбился на мелкие кусочки. Мы с девчонками собирали церкальца – нам было это интересно. Церковь была обнесена железной фигурной оградой. Вдоль нее росла сирень – очень хорошо цвела. Мы с девчонками бегали смотреть. Рядом с церковью жил поп. У него было много коз, и мы боялись близко подходить. Церковь имела два этажа. Службы проходили на первом этаже, и только по большим праздникам служили и на втором всю ночь. Я бывала в церкви, слушала службу, и было на что посмотреть. В большие праздники приезжали жители других деревень. Чтобы они могли въехать в деревню, нужно было открыть ворота. Вот этим мы и занимались с девочками. Нас было пятеро. А люди все приезжали нарядные и богатые. Нас угощали: кто конфет даст, кто печенья, пряников, а кто и денежек. Тогда мы бегали в лавку и покупали конфет. По окончании службы, когда разъезжались, мы опять были на воротах и получали гостинцы.
Когда мне было уже лет 7-8, я тоже мяла, но только лен - он легче конопли. У меня была маленькая мялка. Мне даже нравилась эта работа. Коноплю и лен чесали, т.е. прежде трепали, а потом чесали. Получалось такое хорошее, чистое, блестящее сырье, которое пряли, а затем ткали холст. Из него шили для семьи все, что нужно. Я всю эту работу могла выполнять, конечно, по своей силе. Мама давала мне норму: даст кудельку и скажет: «Вот спряди это и пойдешь играть». Пряла я хорошо, тонко, мама меня хвалила. Работала под песню, но помню только фразу «веретешко не вертится, ниточка не тянется». Бабушка Анисья, мама моего отца, говорила: «Ой, Тамара, далеко выйдешь замуж», - потому что нити у меня получались длинные. Конечно, это, наверное, была шутка, но и в самом деле вышло так В первое лето своей жизни я сильно болела. Мама боялась, что я не выживу. Ее не оставляли дома - забирали в поле, а за мной присматривала бабушка.
Мама удивлялась: «Уезжаю в поле - ты спишь, вечером приезжаю – спишь». Позже выяснилось, что бабушка поила меня маком, чтобы я спала дольше – ведь ей надо было по хозяйству управляться.
Когда я подросла, хорошо помню, не любила и не хотела оставаться дома с бабушкой, она была не ласковая. Меня всегда брали в поле. Когда сено косили, то уезжали на неделю и более, торопились косить сено, пока стоит хорошая погода. На покосе были большие муравьиные кучи. Мне мама говорила: «Не подходи близко и не трогай». Но мне было любопытно: ведь муравьи такие маленькие, как они могут покусать?
Однажды любопытство пересилило страх. Я взяла большие деревянные грабли и хотела разгрести кучу. Грабли то ведь длинные, думала убегу. Ну и только я положила грабли на кучу, как моментально муравьи осыпали меня. Я, конечно, подняла крик. Ой, как они больно кусаются, до сих пор помню Мама прибежала на выручку,
а брат Иван ликовал, закатывался от смеха. На покосе была речка Вязова, не широкая, метров 5-6, берега высокие, крутые. Вода текла быстро, шумно, очень чистая и холодная вода. Иногда даже набирали этой воды домой, потому что он была приятная на вкус. По берегам ее росла красная смородина, ее у нас звали “кислицей”. Помню, как-то пошел затяжной дождь, решили возвращаться домой. Набрали этой кислица полное эмалированное ведро. Однажды я проспала отъезд на покос, и пробыла дома дня 3. Приехал отец с покоса за продуктами. Бабушка к этому дню напекла хлеба, наготовила кислого молока в деревянной кадушечке ведра на 2, оно было очень хорошее, густое с пенками, кроме этого кваса бочоночек, сметаны, огурцов свежих. Отец приехал домой вечером, а утром рано все погрузили в короб, и я решила ехать с отцом на покос. Бабушка уговаривала не ездить, но я поехала. В телегу запряжена была Серуха. Полдеревни проехали, отец подъехал к дому товарища, мне сказал: «Посиди», - а сам пошел в дом и гулял там до полудня. Вышел уже хорошо выпившим. Поехали дальше. Отец решил еще к одному другу заехать, ушел в дом, а я опять сидела в коробке. День был жарким, и я захотела пить, а открыть бутыль и налить квас не могла.
Отец вышел из дома уже совсем пьяный, дал мне вожжи и сказал: «Не натягивай, Серуха дорогу знает», - а сам лег на бок и уснул. Я целый день была голодной, а попросить что-нибудь у отца не смела, он ведь был очень строгий, да еще пьяный - я очень боялась. На подъезде к реке Бобровке спуск с берега на мост был крутой, но Серуха была умница, спустилась тихо и спокойно. Помню, как хомут с шеи сползал ей на голову, но Серуха шла тихо. Телегу тянуло вниз под гору, а она сдерживала. Я, конечно, очень боялась, и разбудить отца страшно. Но все обошлось благополучно, выехали на хорошую дорогу. Я остановила Серуху, сошла с телеги, отломила от булки кусок и дала ей - она с удовольствием взяла. Я любила лошадей и сейчас люблю. Немного пожевала булки и сама, поехала дальше через лес. Дорогу я помнила в некоторых местах, а в одном месте она расходилась на две дороги, и я не знала, куда направить лошадь: направо или налево. Позднее уже узнала, что впереди было болото, и левая дорога вела к мосту через него, а по правой не было моста. Я же поехала по правой, ну и заехала в болото. Оно было глубокое и большое. Стала погонять Серуху, и она шла, все глубже и глубже утопая в болоте. В короб телеги набралась грязная вода. Серуха встала - уже не могла тянуть. Я очень перепугалась, заревела, начала отца будить. Когда он открыл глаза, заматерился, а увидав, что сидим в болоте, вроде враз протрезвел. Стал бить Серуху. Она, бедная, кое-как выволокла нас из болота. Дали Серухе отдохнуть. Отец снова лег спать, а я взяла вожжи в руки, и поехали дальше. Отец сказал, что впереди дорога хорошая, и Серуха ее знает. Приехали на покос уже в сумерках. Вот такая была история. Траву косили и сухую сгребали в копны, а копны свозили и метали стога. Я возила копны, сидя верхом на Мурке. Это был тоже хороший, смирный конь.
Отец мой жил веселой жизнью, особенно в зимнее время. Часто пил, гулял и очень обижал маму, даже бил ее. Однажды порывался убить, но не нашел ножа. Это была страшная ночь для меня. Когда он бывал пьяным и буянил, мы из дома убегали. Уходили и бабушка, и дедушка, и брат Иван. Иногда я залезала на полати, зарывалась в тулупы и плакала до тех пор, пока не одолевал сон. В школу я ходила ползимы, а затем исключили, так как была я дочь кулака. Детство было тяжелое, не веселое. Отец-то был гулящим, даже пудрился и применял духи, а мама была простой забитой женщиной, жила как работница, ей было не до гулянья.
Бабушка Матрена не была родной матерью моей маме, но была хорошая, добрая, ласковая. Они меня любили, и я часто гостила у них. Очень любила с бабушкой ходить в огород. Она всегда угощала меня морковкой - для меня это было лакомство. По праздникам ездили в гости в большое село Осинцево, где жила тетя Мария Грошева, сестра отца.
В Зайково жила другая сестра отца: тетя Прасковья Мурзина. В Речкалово жили мамины родители: дедушка Яков и бабушка Матрена.
В Осинцеве церковный приход был большой - со многих деревень люди приходили. Вокруг церкви была высокая, железная ограда, вдоль нее росла сирень. Я с подругами очень любила ходить и смотреть, когда цвела сирень. Рядом с церковью жил поп. У него были бодливые козы, и нам иногда приходилось удирать от них. Был со мной такой случай. Осенью с поля возили снопы, пшеницу, овес и рожь. В огороде складывали снопы в скирды, а зимой молотили. Возили снопы между нашим и соседским домом по проулку. Огород был огорожен жердями. Чтобы можно было проезжать, жерди на время убирали. Когда все рабочие уходили обедать, мне приходилось караулить этот проезд, чтобы овечки не заходили в огород. Однажды стою я на посту с прутиком, их отгоняю. А среди них был большой баран с толстыми завитыми рогами. Он опустил голову вниз и бежит прямо на меня.
Я поняла, что прутик мой не поможет, и тоже пустилась бежать в огород. Забежала в баню и только успела захлопнуть за собой дверь, как раздался сильный удар в дверь. Это барашек ее таранил рогами. Если бы я не успела убежать, то не знаю, что было бы со мной. После говорили, хорошо что убежала. Когда рабочие вернулись с обеда, в огороде было много овец, а сторож сидела в бане. Был и другой случай. Как-то весной пахали огород. Часть пашни оставляли под овощи, а часть засаживали картошкой. Высаживали под плуг. Я тоже тут же была. Братец мой надумал пошутить, взял земляного красного червя и положил его мне за ворот на спину. А червь холодный - я очень напугалась и с криком побежала к маме. Позже мама говорила, что я была белая как полотно. Я и до сих пор боюсь червей. Когда весной копаю землю в саду и вижу их, мне становится не по себе. Даже внуки часто подшучивают надо мной этими червями. Рядом с деревней находилось место, куда выводили лошадей на ночь пастись, называлось Конное. Там росло много травы. Там же проходились различные празднования. Ходили на Конное, конечно, небольшой компанией – мы девочки этого праздника ждали. И почему-то там всегда жарили яичницу.
В деревнях обычно дома располагаются по обе стороны улицы, а у нас не так далеко от нашего дома они стояли только по одной стороне – по другой шло большое ущелье, заросшее деревьями, почти лесом. Здесь каждое лето организовывался детский лагерь. Наверное, детей привозили из Ирбита, спали они в палатках Рядом протекала река Бобровка. Дети с удовольствием купались в ней. У них (у девочек) была форма: синяя юбочка, белая кофточка и красный галстук – это пионерская форма. В нашем огороде стояла баня. Я на эту баню забиралась – оттуда хорошо было видно, как пионеры купаются в реке. Я, сидя на крыше бани, раздумывала: «А почему нас деревенских не принимают в лагерь?» Мы, видимо, были не того сорта. Вечерами мы ходили в этот лагерь посмотреть, как пионеры выступали и пели – нам разрешали.
А вот еще, в большие праздники на Конной проводился круг, когда собиралось много народа, в основном молодежь. В одном месте плясали, в другом проводились танцы, в третьем проходила борьба мужчин. Была площадка, где просто прогуливались. На круг приезжали нарядными. Нам было очень это все интересно посмотреть кто как одет. Мне к празднику мама тоже сшила новое платье. Я его, как сейчас, вижу: красный сатин, а по нему белые колечки. В этом платье я праздновала только один раз. При раскулачивании и его забрали. Детские лагеря приезжали в 1927 и 1928 годах. На Конной было одно место, где земля качалась. Его огородили, чтобы случайно кто-нибудь не провалился. Я как-то у брата Ивана спрашивала про это место, но он ответил, что не знает, не помнит про такое. А я вот хорошо помню. Гуляния обычно продолжались до утра. Теперь-то я могу сказать, что это праздновался «Петров день», ежегодно 12 июля.
Много хорошего и плохого было в моем детстве, да все не опишешь. Происходили эти события летом 1929 года, а осенью нас, то-есть моих родителей, дедушку Анфима и бабушку Анисью раскулачили, так как мы жили зажиточно. Дом пятистенный считался хорошим в то время. Была кладовая из красного кирпича, большая, под железной крышей. В эту кладовую на лето ложили всю одежду и разные вещи из дома, берегли от пожара.
Дедушка Анфим Иванович был очень трудолюбивым, работящим и добрым. Его и отца арестовали, отправили в тюрьму города Туринска. А потом пришли люди, человек 5-6, точно не помню. Двое сели за стол. Один диктовал, а второй писал протокол. В доме все растрясли, все описали. Оставили нам только по смене белья, старенькое ватное одеяло, одну подушечку, старый мамин сундучок, икону, которая путешествовала с нами. Она и сейчас у меня, только не в том виде: ранее в ней были мамины венчальные цветы. Их уже давно нет. Все вещи, которые у нас забрали, погрузили на телегу и увезли.
Позднее были торги, все продали, ну и себе, наверное, кое-что забрали. Мама, видимо знала, что придут к нам по таким делам. Договорилась с одной женщиной, чтобы она взяла от мамы кое-что на сохранение. Мама наматывала на меня скатерть или еще что, завязывала. Я шла к тете Поле, а она с меня все снимала, и я возвращалась домой. Так я делала в день по рейсу, по одной вещичке носила. Сколько перенесла - не знаю. Тетя Поля была, вроде, в родстве. Жили они с мужем вдвоем, детей у них не было. Помню, у мамы была шаль пуховая хорошая и тоже туда ушла. Тетю Полю не раскулачили. Они уехали куда-то, и дальнейшая судьба их неизвестна. Мамино добро уехало вместе с ними.
Затем реквизиторы перешли в подпол. Подпол был большой, как комната, со множеством полок. Что там хранилось я точно не помню, только знаю, что масло в горшках было, сахар, мед были. Все, что хранилось в подвале, вытащили. Затем дошла очередь до скота: 3 дойных коровы, нетель, бычок рос для мяса на зиму, 2 или 3 теленка маленьких, три рабочих лошади, одна выездная, жеребчик вороной, которого еще не запрягали, и маленький жеребенок. Совсем недавно лошади трудились - осенью вывозят навоз на поля. Когда погнали со двора скот, Серуха заупрямилась, потому что ее дите осталось в огороде. Я, как всегда, взялась помогать - хотела за ними закрыть ворота.
Дедушка попросил меня выгнать жеребенка, который стоял и рыл копытцем. Я взяла прутик, подошла сзади его и ударила по холке. Он же не долго думал, дал мне сдачи: лягнул меня в правую ногу выше колена. Я с ревом полетела на землю, а жеребеночек побежал к своей мамочке. Когда лошадей выпустили во двор, я сидела и смотрела в окно. Коровы мычали, видимо что-то чувствовали неладное. Выездную лошадь привязали, а рабочие лошади стояли спокойно. А молодой жеребчик все бегал по двору и ржал. Из амбаров и кладовой тоже все выгрузили Все добро увезли и весь скот увели. Остались мы в пустом доме, даже крынки молока не было. Бабушка и мама плакали, а мы с Иваном молчали. Так прошла ночь. Утром бабушка взяла свой узелок и ушла к дочери, Вере Анфимовне Киршиной (это моя крестная, ее семья тоже была выслана вскоре в Ирбит). Позже крестная нам рассказывала, что председатель колхоза запряг молодого жеребчика и гонял на нем по деревне. А жеребчик ведь не был обучен ходить в упряжке, ни как не шел. Председатель его сильно бил и заставил бежать. Бил и приговаривал: «Кулацкая скотина, знай наших!», и, конечно, загнал жеребчика. Он упал, но мужики его выходили, подняли лошадку на
ноги. Потом были торги. Продавали все кулацкое имущество, вывели на продажу и эту полудохлую лошадку – думали, видимо, что она сдохнет. О торгах знали и приезжали даже с других деревень. Один мужичек знал дедушку Анфима и знал, от какого племени этот жеребчик, купил его, выходил. Стал жеребчик хорошим конем. На каком-то празднике были скачки, и этот жеребчик занял первое место. Тогда наш председатель решил вернуть его обратно. Хотел купить, но не тут-то было. Новый хозяин оставил себе.
В октябре или в ноябре предложили нам (это мама, Иван и я) перебраться на новое место жительства. За рекой была небольшая улица. На краю улицы у самой поскотины, где пасли скот, стояла избушка. В ней было всего два окна. Избушка была маленькая, но с русской печью. Ни ворот, ни забора вокруг не было. Вот ее нам и предложили. Правда была рядом небольшая сараюшка, пустая - дров ни полешка не было. Топить нечем. Пришли мы к новому жительству с саночками. На саночках сундучок, а в нем то, что было нам оставлено, да корзинка с двумя бутылками молока, хлебом, выпечкой. Так началась наша новая жизнь. В окнах дыры, в дверях щели – сквознячок раздольно гулял по избушке. Мы не раздевались. Маму все люди знали, все ее жалели и приносили нам тайком, когда стемнеет, кто хлеба, кто дров. Мама печку протопит и мы на печке грелись, спали на ней с мамой. В избе была кровать. Мама отдала Ивану одеяло, и он спал на кровати. Днями Иван дома почти не бывал, где-то пропадал у друзей. Так мы прожили до 16 марта 1930 года, а 17 нам приказали явиться в церковь со своим имуществом. Мы опять поставили сундучок на саночки и пошли-поехали. Добрались до церкви, зашли в нее, занесли сундучок, устроились на нем. У ворот церкви стояла охрана, и за ворота нас больше не выпустили. В церкви было много народу. Все такие как мы, но из разных деревень. Бабушку привезли к нам, не оставили у дочери. Потом пришла комиссия какая-то, врачи. Все раздевались до нижней рубашки, каждая семья по очереди. Подходили к столу на проверку. Спрашивали: «У кого есть деньги и золото, выкладывайте на стол. Если не выложите, то - в тюрьму» Обыскивали. У мамы было 25 рублей, она, конечно, их отдала. У Ивана было золотое кольцо - ему дал дедушка Анфим, когда почуял неладное перед арестом. Иван перед тем, как подойти на обыск, вышел на улицу и отдал кольцо другу через решетку изгороди, которой была обнесена церковь.
За изгородью стояло много народу, провожающих, а кто просто любопытствовал, и там же стоял друг Ивана. Иван попросил кольцо подержать, пока пройдет обыск, а потом, дескать, вернешь обратно. Но друг тот не устоял от соблазна, ведь в то время золото было редкостью, и удрал парень с кольцом. А сколько было шуму в церкви: кто плакал, кто кричал. Плакала одна девушка, которую разлучали с любимым парнем. Она очень просила оставить ее с женихом, но ей не разрешили, она подлежала к высылке с родителями.А парень, видимо, был победнее, его не высылали. 18 марта с утра пришла к церкви моя крестная мама, Вера Анфимовна Киршина. Мы вышли на улицу и попрощались с ней через изгородь. Вера Анфимовна после прощания пошла в роддом в Зайково, за 2 километра от Скородума, и там родила сына, Виктора Павловича Киршина.
Вскоре к церкви подвели лошадей, запряженных в сани. Приказали грузиться. Нам досталась белая лошадка. Поставили в сани свой сундук, 2 мешка сухарей, которые нам выдали на дорогу, и поехали. Эшелон получился большой. Сопровождали нас конвоиры с винтовками, чтобы не убежали. А куда нам было бежать?! Все покорялись мирно. Проехали Зайково, затем Речкалово, это мамина родина. Я хорошо помню: проезжали по улице, где был родной мамин дом. У ворот стоял дедушка Яков Речкалов, мамин отец, а бабушка Матрена Ивановна смотрела в окно. Иван побежал к дедушке попрощаться, но его тут же вернули конвоиры. К вечеру или на другой день приехали в город Туринск. Здесь к нам присоединились дедушка и отец, их выпустили. Всех их было много, ведь из каждой семьи были арестованные.
Днем эшелон двигался, а ночью стоял. Спали, кто как мог. Женщины с детьми в санях, подростки бегали - стоять и сидеть холодно. Мужчины собирались кучками, кто с кем и о чем-то вели разговоры. Чуть рассветало, ехали дальше. Ехали сибирским трактом. Не знаю, сколько проехали, доехали до большого волока. Волоком называется большое расстояние, где нет деревень, а все лес и лес. Через волок ехали три дня. Поздно вечером останавливались на ночь. На остановках был большой барак. В нем стояли широкий и длинный дощатый стол и одна печка. Освещался барак керосиновой лампой, которая светила еле-еле. Мужчины рубили дрова и топили эту печку. В зшелоне были семьи с маленькими детьми, которым нужно было тепло, чтобы перепеленать, обсушиться. Дети побольше, такие как я, заходили погреться на время. В бараке было очень тесно. Постою немного и бегу к маме в сани. Укроемся одеялом и сидим, дремлем. Первый день ехали вроде спокойно, а на второй день некоторые лошадки стали падать. Ведь давали лошадок самых негожих, как говорится: «На тебе боже, что нам негоже». Днем пригревало, и дорога была плохая. Снег таял, местами были лужи и грязь. Упадет лошадка, ее поднимают мужички, поднимают, а не могут поднять, возьмут и в сторонку оттащат, чтобы дорогу освободить, следующим ехать надо. Вещи тех, у кого пала лошадка, перекладывали к знакомым или к кому попало. Сани тоже оттаскивали в сторону. Так по всей дороге попадались дохлые лошади, а некоторые еще издавали ржание. Жутко было смотреть, люди даже плакали. Ехали, видимо, через болота, потому что были видны вытаявшие кочки, мох, ягоды клюквы. Люди отбегали немного в сторону и собирали клюкву. Я тоже бегала, но разве много наберешь на ходу - от обоза отстанешь, да и есть ее нельзя: она холодная, даже мерзлая. Вечером второго дня приехали к такому же бараку, как в первый. С лошадьми люди мучились, было много ругани и слез. На третий день заехали в деревню. Было еще светло. Я видела как ребятишки лет по 7-10 бегали через улицу босиком по снегу. Наши люди очень удивлялись этому. Тут нас распределили по домам. Хозяева принимали спокойно. Нашу и еще одну семью поселили в один дом. Хозяева чаем напоили. Хотя и без сахара, а все-таки горячий, с сухариками, вкусен был. Ведь до этого сухарики грызли без горяченького. Может у кого-то было что и помимо сухарей. На этой стоянке мы обогрелись и отдохнули. Лошадки тоже наконец хорошо отдохнули. Поутру поехали дальше. Были определены каждой семье конкретные районы. Нас и еще несколько семей назначили в Нахрагинский район, в деревню Чесноки. С нами ехали туда тетя Анна, папина сестра, с мужем, дядей Сергеем Богомоловым. Детей у них не было. Вернее у дяди Сергея была дочь Катя от первой жены и приемный сын Сергей (его маленьким в пеленках подкинули, была там и записка). Как дядя Сережа богато жили, какое хозяйство было - не знаю, а вот дом их хорошо помню. Дом был большой двухэтажный, кирпичный. Мать дяди Сергея жила отдельно, внизу. С ней жили Катя и приемный сын Сережа. Их не выселили, оставили дома. Кроме тети Анны у отца были еще две сестры: тетя Прасковья и тетя Вера. Тетя Прасковья была замужем за дядей Марком Мурзиным. У них семья была большая: Тимофей, Анна, Арсентий и Клавдия. Они ехали вместе с нами. Семья тети Веры, как я уже упоминала, была выслана позже в Ирбит.
Кроме перечисленной близкой родни рядом разделяли нашу участь семьи трех родных братьев Речкаловых. Из Скородума были мы и Богомоловы, Мурзины из Зайково, Речкаловы из деревни Речкалово. Моя мама, в девичестве Речкалова, тоже была родом оттуда, но были ли они в родстве, я не знаю. Ехали с нами и другие семьи, но я не знаю, откуда они.
Жизнь в Западной Сибири.
Продолжение следует.
Так мы прожили до 16 марта 1930 года, а 17 нам приказали явиться в церковь со своим имуществом. Мы опять поставили сундучок на саночки и пошли-поехали. Добрались до церкви, зашли в нее, занесли сундучок, устроились на нем. У ворот церкви стояла охрана, и за ворота нас больше не выпустили. В церкви было много народу. Все такие как мы, но из разных деревень. Бабушку привезли к нам, не оставили у дочери. Потом пришла комиссия какая-то, врачи. Все раздевались до нижней рубашки, каждая семья по очереди. Подходили к столу на проверку. Спрашивали: «У кого есть деньги и золото, выкладывайте на стол. Если не выложите, то - в тюрьму» Обыскивали. У мамы было 25 рублей, она, конечно, их отдала. У Ивана было золотое кольцо - ему дал дедушка Анфим, когда почуял неладное перед арестом. Иван перед тем, как подойти на обыск, вышел на улицу и отдал кольцо другу через решетку изгороди, которой была обнесена церковь.
За изгородью стояло много народу, провожающих, а кто просто любопытствовал, и там же стоял друг Ивана. Иван попросил кольцо подержать, пока пройдет обыск, а потом, дескать, вернешь обратно. Но друг тот не устоял от соблазна, ведь в то время золото было редкостью, и удрал парень с кольцом. А сколько было шуму в церкви: кто плакал, кто кричал. Плакала одна девушка, которую разлучали с любимым парнем. Она очень просила оставить ее с женихом, но ей не разрешили, она подлежала к высылке с родителями.А парень, видимо, был победнее, его не высылали. 18 марта с утра пришла к церкви моя крестная мама, Вера Анфимовна Киршина. Мы вышли на улицу и попрощались с ней через изгородь. Вера Анфимовна после прощания пошла в роддом в Зайково, за 2 километра от Скородума, и там родила сына, Виктора Павловича Киршина.
Вскоре к церкви подвели лошадей, запряженных в сани. Приказали грузиться. Нам досталась белая лошадка. Поставили в сани свой сундук, 2 мешка сухарей, которые нам выдали на дорогу, и поехали. Эшелон получился большой. Сопровождали нас конвоиры с винтовками, чтобы не убежали. А куда нам было бежать?! Все покорялись мирно. Проехали Зайково, затем Речкалово, это мамина родина. Я хорошо помню: проезжали по улице, где был родной мамин дом. У ворот стоял дедушка Яков Речкалов, мамин отец, а бабушка Матрена Ивановна смотрела в окно. Иван побежал к дедушке попрощаться, но его тут же вернули конвоиры. К вечеру или на другой день приехали в город Туринск. Здесь к нам присоединились дедушка и отец, их выпустили. Всех их было много, ведь из каждой семьи были арестованные.
Днем эшелон двигался, а ночью стоял. Спали, кто как мог. Женщины с детьми в санях, подростки бегали - стоять и сидеть холодно. Мужчины собирались кучками, кто с кем и о чем-то вели разговоры. Чуть рассветало, ехали дальше. Ехали сибирским трактом. Не знаю, сколько проехали, доехали до большого волока. Волоком называется большое расстояние, где нет деревень, а все лес и лес. Через волок ехали три дня. Поздно вечером останавливались на ночь. На остановках был большой барак. В нем стояли широкий и длинный дощатый стол и одна печка. Освещался барак керосиновой лампой, которая светила еле-еле. Мужчины рубили дрова и топили эту печку. В зшелоне были семьи с маленькими детьми, которым нужно было тепло, чтобы перепеленать, обсушиться. Дети побольше, такие как я, заходили погреться на время. В бараке было очень тесно. Постою немного и бегу к маме в сани. Укроемся одеялом и сидим, дремлем. Первый день ехали вроде спокойно, а на второй день некоторые лошадки стали падать. Ведь давали лошадок самых негожих, как говорится: «На тебе боже, что нам негоже». Днем пригревало, и дорога была плохая. Снег таял, местами были лужи и грязь. Упадет лошадка, ее поднимают мужички, поднимают, а не могут поднять, возьмут и в сторонку оттащат, чтобы дорогу освободить, следующим ехать надо. Вещи тех, у кого пала лошадка, перекладывали к знакомым или к кому попало. Сани тоже оттаскивали в сторону. Так по всей дороге попадались дохлые лошади, а некоторые еще издавали ржание. Жутко было смотреть, люди даже плакали. Ехали, видимо, через болота, потому что были видны вытаявшие кочки, мох, ягоды клюквы. Люди отбегали немного в сторону и собирали клюкву. Я тоже бегала, но разве много наберешь на ходу - от обоза отстанешь, да и есть ее нельзя: она холодная, даже мерзлая. Вечером второго дня приехали к такому же бараку, как в первый. С лошадьми люди мучились, было много ругани и слез. На третий день заехали в деревню. Было еще светло. Я видела как ребятишки лет по 7-10 бегали через улицу босиком по снегу. Наши люди очень удивлялись этому. Тут нас распределили по домам. Хозяева принимали спокойно. Нашу и еще одну семью поселили в один дом. Хозяева чаем напоили. Хотя и без сахара, а все-таки горячий, с сухариками, вкусен был. Ведь до этого сухарики грызли без горяченького. Может у кого-то было что и помимо сухарей. На этой стоянке мы обогрелись и отдохнули. Лошадки тоже наконец хорошо отдохнули. Поутру поехали дальше. Были определены каждой семье конкретные районы. Нас и еще несколько семей назначили в Нахрагинский район, в деревню Чесноки. С нами ехали туда тетя Анна, папина сестра, с мужем, дядей Сергеем Богомоловым. Детей у них не было. Вернее у дяди Сергея была дочь Катя от первой жены и приемный сын Сергей (его маленьким в пеленках подкинули, была там и записка). Как дядя Сережа богато жили, какое хозяйство было - не знаю, а вот дом их хорошо помню. Дом был большой двухэтажный, кирпичный. Мать дяди Сергея жила отдельно, внизу. С ней жили Катя и приемный сын Сережа. Их не выселили, оставили дома. Кроме тети Анны у отца были еще две сестры: тетя Прасковья и тетя Вера. Тетя Прасковья была замужем за дядей Марком Мурзиным. У них семья была большая: Тимофей, Анна, Арсентий и Клавдия. Они ехали вместе с нами. Семья тети Веры, как я уже упоминала, была выслана позже в Ирбит.
Кроме перечисленной близкой родни рядом разделяли нашу участь семьи трех родных братьев Речкаловых. Из Скородума были мы и Богомоловы, Мурзины из Зайково, Речкаловы из деревни Речкалово. Моя мама, в девичестве Речкалова, тоже была родом оттуда, но были ли они в родстве, я не знаю. Ехали с нами и другие семьи, но я не знаю, откуда они.
Жизнь в Западной Сибири.
 |
|
Сёла Зайковской зоны, Ирбитского района, Свердловской области
Воспоминания от Тамары Павловны Киршиной
Сообщений: 11
• Страница 1 из 2 • 1, 2
Воспоминания от Тамары Павловны Киршиной
Re: Воспоминания от Тамары Павловны Киршиной
Уважаемая Тамара Павловна Киршина. Вы хорошо рассказали историю Скородума. Получается вы жили рядом в Бортевой с Бояркиным Никифором Петровичем. Его дом и его братовьев стояли в Бортевой если идти от моста на эту улицу то справ они и стояли . Их тоже раскулачили, из домов выгнали, но не сослали. Признали, что они середняки. Мы выросли на краю Скородума и тоже дежурили, охраняли поля от скотины в 1957 и 1965 года. Помним Конную, праздники. А ночное на лошадях? Спасибо за ваш рассказ.
Re: Воспоминания от Тамары Павловны Киршиной
На сайте ПРОЗА РУ я обратилась к родным Тамары Павловны Распоповой -Киршиной, чтобы они выложили продолжение ее воспоминания. Чудо свершилось. Откликнулся сын ТАмары Павловны -Евгений Распопов. Он мне прислал ее воспоминания. Буду понемногу выкладывать. Это бесценный клад!
Жизнь в Западной Сибири. ГЛ 14 и 15. В Чесноках жили в 12 домах остяки и в одном доме русские. Добирались до Чесноков по реке Конде. Тогда это была полноводная судоходная река, но пароход ходил редко, а катер почти каждый день. По берегам стояли сплошные леса. Нас и еще одну семью, в которой кроме родителей было два сына, поселили в один дом, к остякам. Хозяева жили в горнице, а мы в избе - дом был большой. Спали все на полу: мы в одном углу, а те в другом. Хозяева, он и она, были охотниками. У каждого было по две сибирских лайки. Большие и красивые они мне понравились. Хозяин по русски не говорил, а хозяйка, ее звали Зиновьевна, говорила с нами по русски. Были они добрые, нас не обижали. Поначалу давали нам рыбки, а потом мы стали сами рыбачить. Отец достал где-то нитки, мне показали, как вязать сети. Я сидела вязала целыми днями. Нудно было вязать двухпалки – сети с мелкими ячейками, больше вязала трехпалку - ячейка покрупнее. Сети вязались шириной 2 метра, длиной 25-30 метров. Кроме сетей вязала из тальника фитили, круглые как морды, их надевали на обручи и ставили на дно с грузом, где не глубоко. Вязала и кривды. Это большой мешок, как сачок, крепился к палке. Рыболов шел по берегу и тянул ее, и туда, как ни странно, попадала рыбка. В деревушке работала артель рыбаков. Рыбы ловили много. Наши женщины, которые были свободны, помогали ее обрабатывать. Иногда я тоже садилась и чистила рыбу, разбирала по сортам: какую солить, какую сушить. Карасей сушить интересно: их соединяли по два карасика, от хвоста распарывали не со стороны брюшка, а по спинке. Сейчас я, пожалуй, не смогу так разделать. Занимались и другими делами. Хозяйка все давала мне шерсть и просила растеребить, а мама пряла. Вязала хозяйка сама. Ох и шерсть была! Мягкая, длинная - я с большим удовольствием ее теребила. Отец с Иваном ездили в Болгарово получать паек из муки и сахара. Какая была 14 норма, я не помню. Деревня была вся в лесу. Много было кедровника. Кедровать шли в определенное время, причем вся деревня одновременно. Раньше срока не разрешалось. Пошли и мы. Для съема шишек делали длинную палку, на конце крепили ремешок или веревку петлей. Эту петлю надевали на руку. Залезаешь на кедр, если нижние ветки распологались высоко от земла, тогда подсаживали, чтобы я могла ухватиться за сучек или ветку, а дальше уже я лезла сама с ветки на ветку. Кедр выбирали такой, где много шишек и покрупнее. Сядешь поудобнее, одной рукой держишься, а другой этим шестом бьешь по веткам, и шишки падают на пол. Мы с Иваном лазили по кедрам, сбивали шишки, а мама с отцом собирали в мешок. Мама после того, как испечет хлеб, в печку накидает шишек, они там высохнут, и орешки выскакивали легко. А орехи такие вкусные! Грызли сколько душа желала, а излишки сдавали в лавку, то есть магазин. Взамен брали что-либо из продуктов. Рыбы ловили много каждый день, ели ее досыта. Позже отец стал делать бочки и ведра деревянные. Тут мы работали все. Валили лес, распиливали отец с Иваном, а мы с мамой очищали бревна от коры. Готовые бочки возили в Болгарово, сдавали в лавку, взамен брали тоже, что надо. Был в лесу за деревней питомник чернобурых лисиц. Отец для него делал рамы - тоже работали всей семьей. Чернобурки жили каждая в своем домике, довольно смело подходили к окнам. Вокруг деревни были болота. На них росло много клюквы, а в борах росло много брусники. На больших болотах на зыбунах росла морошка. Эта ягода похожа на малину, очень вкусная, но ее собирать трудно и опасно. Мы с мамой однажды ездили с женщинами-остячками за морошкой. Из наших еще три женщины были - одна чуть не утонула. Остячки нам сказали: «Вот с этого островка далеко не уходите, на одном месте не стойте, бегите и хватайте морошку, а если что, кричите нас». Бежишь, смотришь кочка, на ней много ягод - начнешь с нее собирать, а она пошла вниз, и вода, грязь кругом. Тут стоять нельзя, а беги дальше. Мы с мамой набрали только полведра, да и остальные наши набрали помалу, а остячки конечно по ведру. Из наших одна женщина была полная, она провалилась по пояс. Мы все начали кричать, остячки прибежали и вытащили ее. Летом там на лошадках не ездили, а только на лодках. Лошади все лето гуляли в лесах, и уже осенью их пригоняли домой. Один раз пришлось посмотреть, как их через Конду переплавляли. Лед уже был толстенький, но не выдерживал лошадь. Тогда прорубали во льду коридор, как бы дорогу расчищали, чтобы лошади могли перебраться вплавь. Тут уж вся деревня работала, конечно, в основном мужчины. Лошади паслись в определенном месте. Было их, пожалуй, десятка три. Сгоняли всех вплотную друг к другу. Один остяк садился в лодку, плыл по этому коридору и что-то кричал, видимо призыв. Одна из лошадей, наверное, самая опытная и смелая, вошла в воду и поплыла за лодкой, а за ней вошли и поплыли все остальные. Интересно наблюдать, как они плывут, только головы видны. Одна молодая лошадь ушла под лед и утонула, спасти ее не смогли. Очень было ее жалко. Лошади у остяков не крупные, не высокие. Шерсть на них не гладкая, а лохматенькая. Мы уезжали, наверно, в августе в бор собирать бруснику. Отец с Иваном рубили молодые тонкие деревья и делали из них лари длиной до трех метров, шириной около одного метра, высотой примерно такой же. Землю под ларями вычищали, а сверху делали крышу, тоже из жердей, Получалось все плотно. Ставили их в тех местах, где было много брусники: сплошь красно. Отец заранее ходил и выбирал такие места. Жили мы там по неделям. Брусника собиралась легко и быстро. Соревновались, кто быстрее наберет ведро и больше наберет ведер. У нас с Иваном такие соревнования получались! Я набирала первое ведро быстрее его и быстрее всех. Высыплю в ларь и, конечно, радешенька, бегу набирать следующее. Иван свое первое ведро ссыпал в ларь всегда после меня. А со вторым ведром - как заклятье какое-то: сколько ни старалась не могла набрать быстрее Ивана, он меня обгонял. И так идет сбор целый день. Я, конечно, изо всех сил старалась, а не получалось опередить брата. Дело доходило до слез. Иван радуется, подразнивает меня, родители смеются, а я все плачу. Потом мама меня пожалела и открыла секрет. Иван делал так: первое ведро наберет после меня, идет к ларю и высыпает только полведра. Поэтому и второе, и все последующие ведра набирал быстрее меня. Всего набрали 3 ларя за сезон - мы там прожили одно лето 1930 года. Когда собирали бруснику, то ночевали в шалаше. Лари отец забивал крепко и закладывал ветками, чтобы до зимы медведь не разрушил, и все сохранилось бы хорошо. Уже зимой, когда дорога промерзала, накатывалась, бруснику вывозили и сдавали государству в обмен на продукты и товары. Сами ели столько, сколько хотели. Были и другие ягоды: черника, костяника, голубика. 16глава
Re: Воспоминания от Тамары Павловны Киршиной
16
Голубика-это небольшой кустарник, ягоды сладкие, их просто мимоходом ели, а на зиму не собирали. Лари ставили в одном месте, и сносить собранную в кузова бруснику с разных мест приходилось далековато. Кузова делались из бересты, круглыми, с крышкой. У мужчин они были на 5 ведер каждое, у мамы на 4 ведра, а у меня на 1 ведро, может чуть больше. Наберем полные кузова, получалось около 15 ведер, и идем к ларям. Лесную дорогу не сравнишь ни с деревенской, ни со степной: на пути постоянно то ямы, то валежины. Валежина - это дерево, подгнившее возле корней и упавшее на дорогу, а сам ствол может быть еще хорошим. Подойдешь к валежине, а она, матушка, толщиной в половину моего роста, лежит поперек дороги. Вот и лезешь через нее, а за спиной кузов полный, плечи оттягивает. Живя в лесу на сборе ягод, питались в основном рыбой и дичью. Отец брал у остяка ружье и охотился. Лари ставились поближе к большой дороге, и чтобы речка недалеко была. Жить можно было. Вечерами, когда были в деревне, молодежь собиралась на поляне, играли в разные игры: «Третий лишний», «Золотые ворота», «Гуси- лебеди». Один парнишка остяк приставал ко мне, предлагал дружить. Его звали Колей, было ему, наверное, лет 13, а может и 15. Мне было 10 лет. Какая дружба?! Я боялась его и даже на улицу перестала выходить. А потом Колю отругал его старший брат, которому было лет 17-18, как нашему Ивану. Был еще такой случай. К тому времени лошади уже были у всех. Поить лошадей и коров водили к реке Конде. Когда Коля гнал лошадей и коров домой, то недавно нами купленная лошадка видимо вспоминала старый дом и пустилась бежать мимо своего нового дома по дороге, а дорога эта вела к Иртышу, там ее видимо купили. Коля пришел домой и рассказал матери, а та велела догнать лошадь и вернуть ее домой. Но Коля не побежал. Побежали старшая колина сестра и сама мать. Долго бежали - разве лошадь догонишь. Но они ее все- таки нашли: паслась лошадка мирно в стороне от дороги. Трава там была высокая и местами не под снегом. Но лошадь им в руки не далась и побежала по лесу. Колина мать с дочерью долго бегали за ней и потеряли из виду. Сами заблудились и уже искали не лошадь, а дорогу. Дорогу найти не могли, ноги промочили, одежда на них промокла. Голодные, из сил выбились. На поиски отправились утром, а уже стало темнеть. В лесу темнеет раньше, видимо, от леса тень. Маша, так звали сестру Коли, совсем выбилась из сил и больше не могла идти, упала и не могла встать. 17 Мать ее взяла на спину и тащила долго, а потом почувствовала себя очень слабой и положила, дескать, налегке скорее найду дорогу и тогда вернусь за Машей. Дочь плакала, просила мать, чтоб не бросала ее. И так мать, отойдя сколько-то, возвращалась, брала дочь на спину и тащила дальше. Остячка регулярно ходила на охоту, знала тайгу, чувствовала, что идет правильно к дороге, и думала, что дома поднимут тревогу и поедут их искать, поэтому и хотела побыстрее выбраться на дорогу. Но дочь жалко оставлять одну: и так несколько раз оставляла, и снова тащила, и все-таки оставила. Сама, уже в одиночку, немного не доползла до дороги. Наступила ночь. Отца их не было дома, ездил то-ли на рыбалку, то-ли на охоту. Коля и брат его поняли, что дело плохо, подняли тревогу. Лошадь уже сама прибежала домой. Остяки все дружно собрались: кто на лошади верхом, кто пешком, двинулись по этой дороге, стреляли в воздух, кричали, думали, что потерявшиеся услышат и отзовутся. Но никто не отозвался. Все вернулись домой, а назавтра утром рано опять собрались, и наши мужчины тоже присоединились. Колька поехал на телеге, набросали на телегу сена, соломы то не было, там ничего не сеяли, и что-то еще из тряпок. Мать нашли быстро, живую. Сестру Машу долго искали, хоть мать и рассказала, где надо искать. Когда нашли Машу, она была уже мертва. Домой их привезли на телеге. Помню, что тут было: сколько слез и крика. Остяки по своему выражают скорбь, криками. В этой семье была еще одна девочка лет 9, она тоже всегда играла с нами. На квартире у них тоже жили из наших ссыльных муж и жена. Мать отхаживали, растирали водкой. Она то теряла сознание, затихала, а, приходя в сознание, начинала громко кричать. После обеда вернулся домой отец. На подходе к дому он был встречен Кристиной (так звали женщину, которая жила у них на квартире). Все очень боялись сказать отцу о несчастье. Когда Кристина рассказала ему про случившееся, он ей ответил: «Я знаю, мне ночью сказали», хотя в деревне никто ничего ему не говорил. И в последствии он все это повторял, говорил, что кто-то ночью ему сказал про смерть Маши. Отец очень любил Машу. Потом он сошел с ума и младшую девочку не спускал с рук. У остяков покойников перед погребением не помещали в избе. Остячки привели Машу в порядок, как положено, и поставили в амбаре в углу. Дверь амбара оставалась открытой, Все приходили 18 прощаться, смотрели через эту дверь. Остяки обходились без гроба - такой обычай. После этого происшествия мы переехали на другую квартиру. На берегу Конды стоял хорошенький домик. В нем жили русские муж с женой по фамилии Власовы. Детей у них не было. Отец с Иваном изготавливали кадки и ведерки деревянные, возили их в какое-то место на реке Ишим для продажи или обмена. Один раз отец выменял молодую лошадку еще совершенно не объезженную. Ее купили на мясо, забили там же. Мясо было хорошее, вкусное, не хуже говядины. Мама его не ела и даже в отдельной посуде варила. Как-то раз отец решил накормить маму и насильно затолкал ей в рот мясо - мама почувствовала его вкус и поняла, что мясо конское тоже вкусное и сказала: «Что же раньше-то меня не накормили!», - и с тех пор стала есть. Иногда отец привозил оленье мясо. Оно тоже вкусное, хорошее, как говядина. Так что жили мы там неплохо: на зиму замораживали много рыбы, заготавливали ягоды, мясо покупали. Остяки даже ели сырую рыбу: когда пили водку, то брали мороженую щуку, палкой ее разбивали и закусывали. Зимой по вечерам играли в карты. Тетя Анна Богомолова и тетя Прасковья Мурзина как-то раз попросили меня написать письмо в Ирбит. Я написала, а ведь всего пол-зимы ходила в школу. Позже как-то крестная Вера Анфимовна вспоминала, что они получили мое письмо и, конечно, посмеялись, но поняли все. В Чесноках мы прожили до февраля 1931 года. В конце февраля переехали в деревню Юмас, наверно, тоже не по собственному желанию, а по приказу. Ехали на лошади. Тогда у нас было все: мука, сахар, мясо, рыба мороженая, караси вяленые. Мы даже в Магнитку привезли два мешка вяленых карасей. В Юмасе нас поселили на квартиру тоже к хорошим людям. Дом у них был хороший, большой. Поселили целых три семьи. Нас было 4 человека. Во второй семье трое: муж, жена и сын лет 18. Мать его была несуразно очень толстая женщина. Я таких больше не видала нигде. Сын всегда ее по утрам одевал и обувал, а по вечерам раздевал и разувал. Я все смотрела и удивлялась. Всю работу в семье делал отец. В третьей семье было двое: муж и жена. Кушали всегда все вместе за одним столом. Хозяева жили в другой комнате. Их было 5 человек: муж, жена, двое детей и дедушка. По вечерам мужчины долго сидели, между собой разговаривали. Дедушка расспрашивал, кто мы такие, откуда присланы и зачем. Иногда этот дедушка рассказывал всякие небылицы и сказки, хорошие и страшные. Мы с Иваном и дедущка спали на полатях. Имен всех я не запомнила. С полатей было удобно и интересно по вечерам слушать разговоры, а выходить на улицу боялась. У хозяина на берегу Конды была кузница и большой огород. Отец помогал хозяину, работал в кузнице с ним, а они дали нам участок земли и картошки на посадку. Навозили навоз, сделали грядку под огурцы. Мы с мамой все посадили. Картошка и огурцы выросли хорошие, но урожай нам собирать не пришлось. Хлеб пекли сами. В Гомасе был смолоперегонный завод. Там много работало спецпереселенцев, которые приехали сюда раньше нас. Вокруг в лесах было много черники. Это очень хорошая ягода. Каждое утро я и еще две девочки из соседних домов бегали в лес за нею. Были такие места, где ее росло очень много: на зеленой траве будто черное покрывало лежит. Я набирала чашку эмалированную, а мама стряпала очень вкусные пирожки. Ведь это чудо было почти рядом с домом. И хоть чернику приходилось брать по однойягодке, все равно я набирала быстро. Впрок чернику почему-то никто не собирал и варенье не варили. Вокруг деревни был лес - настоящая тайга. В 7 км от Юмаса было большое озеро, где было много разной рыбы, водились и караси. Отец ставил там сети и фитили. Однажды он послал нас с Иваном проверить эти сети, и мы пошли. Ивану всегда хотелось подшутить надо мной, попугать. И вот мы идем по дороге, как будто по какому-то коридору, кругом высокий дремучий лес. Иван свернет в сторону в лес, убежит и спрячется за кустом, а я боюсь одна, за ним бегать не успевала и реву. Пришли к озеру, сели в лодку. Лодки там были, так называемые, осиновки – то есть выдолбленные из осины. Поплыли к сети. Иван садился грести веслом в носовой части лодки, а я на корму и тоже веслом и гребла, и направляла ход осиновки. Доплыли до сетей. Иван встал на ноги и начал выбирать потихоньку сеть. Я медленно вела лодку вдоль сети. Вдруг что-то начало тянуть и трясти нашу сеть, да так сильно, что лодка закачалась из стороны в сторону. Мы, конечно, напугались, остановились. Дергание сети немного стихло. Иван опять стал поднимать сеть. Мы думали: «Что же за чудовище попало в нашу сеть?» Там оказалась утка. Видимо только перед нашим приходом нырнула и запуталась в сети. Когда Иван увидел, что это утка, стал быстрее выбирать сеть. Когда добрался до утки, она была уже неживая. Рыбки же в сети не оказалось ни одной. 20 гл
Re: Воспоминания от Тамары Павловны Киршиной
Вы правы, Зинаида Геннадьевна - это бесценный клад! Не удалось мне услышать от прабабушки Худорожковой Ульяны Андреевны(1890-1973) рассказы о тех страшных временах, пережившей с мужем Родионовым Сергеем Алексеевичем (1881-1945) раскулачивание в 1930-м и тяготы жизни в Кондинском районе. Теперь с большим интересом читаю воспоминания Тамары Павловны Киршиной. Здорово, что Вам удалось связаться с её родственниками. С нетерпением жду продолжения!
С Уважением, Владимир.
Re: Воспоминания от Тамары Павловны Киршиной
Владимир Витальевич, я тоже читаю с упоением и говорю себе : Слава Богу, что Тамара Павловна при жизни оставила свои воспоминания. А то бы и вообще ничего не знали. Я повторно написала в Кондинский архив запрос, написала на имя главы администрации. Приложила документы из ОБД МЕмориал, подтверждающие, что Кротовы были призваны Кондинским РВК. Жду.
Re: Воспоминания от Тамары Павловны Киршиной
Поплыли в другое место смотреть фитили. В одном было два очень крупных карася: один обычный, а другой серебристый покрупнее. На берегу озера стояла избушка. В ней была печка с плитой, сложенная из кирпича, стол и лавочки вокруг стола, нары небольшие. Всегда в избе был запас соли и спички. Таков закон людей, живущих в тайге: кто в избе побывает - должен после себя оставить и соль, и спички. В этой избушке часто приходилось рыбакам и охотникам останавливаться на отдых, иногда и ночевать, готовить пищу. Была тут и посуда: котелки, чашки, ложки и, конечно, топор и пила. Иван нарубил дров, я почистила карасика серебристого, сварили и пообедали. Мы съели только карасика, а уху не осилили: она была очень жирная, да и наелись без ухи. Другого карасика принесли домой. Эх, сейчас бы поела такого карасика! Жили мы и в Юмасе хорошо.
В конце июня 1931 года вышло распоряжение ехать нам дальше на туманы. Стали мы готовиться, делать кедровку. Это большая лодка изготавливается из кедровых досок. Когда доски сколотят, прошпаклюют, просмолят, просушат, и кедровка готова. Изготовили и весла. В одно прекрасное утро мы отправились в путь, на туманы. Проводить нас все вышли на берег. Отец всегда садился на корму за руль, управлял лодкой, мама и Иван садились на весла, заменяли мотор, чтоб лодка плыла, а я была подменой: то Ивана подменяла, то маму - ей тоже надо было отдохнуть. Но я, конечно, не долго сидела за веслом, ведь грести тяжело. Проплыли мы день и ночевали тоже в избушке. Среди дня приставали к берегу, чтобы отдохнуть и пообедать. На второй день в полдень тоже приставали к берегу, обедали и поплыли дальше. К вечеру пристали к берегу, а там тоже избушка и большая. В это время там были рыбаки. Они нас встретили хорошо, даже накормили рыбкой, чаем напоили и угостили рыбьим жиром. Мы не хотели его есть - рыбаки заметили наше колебание и снова предложили нам попробовать, очень расхваливали. Мы осмелели, стали есть рыбий жир с картошкой, и в самом деле этот жир был исключительный, очень вкусный, никакого запаха. Такого жира я больше нигде не встречала. Переночевали и на следующий день в полдень прибыли в Леуши. Тут мы тоже ночевали и получили направление на 3-й участок, то есть на 3-й туман. Туманы - это большие озера, с одного берега лес на другом берегу еле-еле виден. Всего в этом районе было 6 туманов. Они соединялись протоками: вроде как река не очень широкая, по ней проплывешь, а там следующий туман. На каждом тумане было поселение, называвшееся участком. Там уже жили спецпереселенцы. Где-то на карте в районе Западной Сибири я видила 6 синих кружочков, но не обозначено что это. Возможно, что это и есть те туманы. Было 6 туманов - значит и 6 участков. Мы получили направление на 3-й участок Его называли ягодным, потому что там было много ягод, в основном, малины. Совсем рядом от жилья: стоило пройти всего 500 метров и собирай сколько надо - крупной и сладкой, кругом лес: одни березы. Берег тумана был отлогим песчаным шириной метров 30, а дальше уже он поднимался вверх высоко, и начинался лес. Мы построили шалаш и жили в нем, пока не построили избушку. К моменту нашего прибытия на возвышенности уже располагалось избушек 20 или30. Валили лес березовый - это отец с Иваном, а мы с мамой обрубали сучки и чистили кору, то-есть обдирали бересту. Из этой бересты делали посудины наподобие корзин и туески наподобие бидончика. В такой посуде можно было хранить муку, крупу, сахар и другие сыпучие продукты. Чистые бревна складывали для просушки. Затем я и мама ходили на болото с мешками, драли мох для строящегося домика и тоже его сушили на солнце. Делали небольшую и неглубокую яму, таскали в нее глину, заливали водой и топтали глину ногами. Отец сделал станочек-форму кирпича. Когда глина получалась достаточно густой эластичной массой, тогда мы набивали ее плотно в этот станок, зачищали края и вытряхивали на доски сушить. Так получались кирпичи. Из этих кирпичей отец ложил печки. Сначала сложил временную прямо на улице, так как еще не было домика. 22 Над печкой установил крышу от дождя. В этой печи пекли хлеб, и не только мы, но и соседи тоже. Когда материала стало достаточно, начали строить избушку, не большую, примерно, 4*6 м. Отец с Иваном укладывали бревна, а мы с мамой на них укладывали мох, который служил прокладкой между бревнами для утепления. Подняли стены, а чем крышу крыли - не помню, видимо, досками. Доски тоже сами пилили. Это была мужская работа, тяжелая. В избушке прорубили два окна, застекленные рамы делал сам отец. Внутри избушки вдоль одной стены сделали нары и сложили печку. Поставили стол и скамейки 2 штуки. Все сделал сам отец. Были напилены чурбаки, которые служили нам стульями. Как-то раз надумали сходить за ягодами или за грибами на противоположный берег тумана на нашей кедровке. Мужчин не помню сколько было, а женщин - я и еще девочка, на 2 года постарше меня. Рано утром вышли. Туман был тихий, мы далеко от берега не уходили. Иван тоже был с нами. Мужчины уходили далеко в лес. Вечером все собрались к пристанищу. Никто ничего не набрал. Туман так сильно разгулялся, что страшно было пускаться в обратный путь. Думали переждать до утра, но не уверены были, что туман успокоится к утру: так часто бывало. Решили разделиться на две группы: в первой группе поехали пассажирами я и подружка, Иван и еще, не помню, двое или трое мужчин, четверо мужчин сели на весла и один за руль на корме. Ой, как страшно было! Кедровку бросало как щепку: то поднимет наверх, то бросит вниз. Волны вверху где-то выше нас, но люди были опытные, знали, как надо правильно вести лодку. Все зависело от кормового, он направлял лодку навстречу волне, рассекал ее, а вдоль волны плыть нельзя - лодку может сразу захлеснуть волна или перевернет. Переправились на родной берег где-то километрах в 3 от нашего участка, но мы были очень рады, что находимся на суше. А кедровка с командой поплыла обратно за оставшимися. Потемнело, и мы бежали домой, не чуя ног под собой от радости. На том берегу берегу люди жгли костер, Позднее дедушка и бабушка переехали жить к нам. Нам пришлось избушку увеличить, пристроили к ней еще комнату и печку сложили - кирпичи еще были. Потом приехала на наш участок еще одна семья. Это была семья Докучаевых: семья Анастасии Дмитриевны, которая стала впоследствии женой моего брата Ивана. Они тоже стала строить избушку недалеко от нас. Валили березы - другого леса не было рядом. Одна береза упала на наш дом и развалила угол. Березы были очень высокие. В семье Докучаевых кроме Анастасии Дмитриевны были отец и три брата и они быстро исправили всю поломку. Наша избушка снова стала как новая. Докучаевы построили большую избу, потому что у них была большая семья. Все наше поселение стало называться Березовой деревней. В июле отец послал Ивана в Юмас за картошкой, которую мы там посадили. Иван ходил на лодке и привез огурцов и картошки, урожай которых оказался отменным. Где-то в сентябре приехал учитель и открыли школу. Я пошла в первый класс. Отдельного здания школы не было, и учились в клубе. В первом классе было много детей, они занимались в зале, а во втором классе было всего 15 человек - они сидели на сцене. Между классами располагалась доска, одной стороной которой пользовались первоклашки, а другой - ученики второго класса. Я в первый класс начинала ходить еще в Скородуме, поэтому умела читать и писать. Скоро мне стало скучно на уроках: быстро задание выполню и пойду к сцене, встану на коленки: пол-то сцены повыше, тетрадь положу на пол, заглядываю на доску и выполняю задание для второго класса. Учитель смотрел на меня, улыбался, но не запрещал учиться. Так прошло несколько дней, и, однажды, учитель говорит: «Киршина, садись во второй класс, если хочешь», - а я была радешенька и на следующий день пересела во второй класс. Прошел день или два, учитель стал проверять домашние задания у учеников второго класса: таблицу умножения и другие, а я сижу, слушаю, не знаю, что это такое. Дошла очередь и до меня, а я представления не имею, что за таблица умножения. Учитель, конечно, удивился очень. «Как же ты решаешь примеры на умножение и деление?» -спрашивает, а я и сама не знаю, как я решала. Ученики 2 класса учили умножение уже на 4 и 5, тогда учитель стал мне давать задание учить умножение на 1,2,3. Ох, как трудно мне пришлось. Я все перепутала, на уроках плакала и дома тоже плакала. Учитель был добрый человек и понял, в чем дело, стал давать мне таблицу умножения по одному столбику, тогда у меня дело пошло хорошо. Проучились мы три четверти, и учитель уехал. Так я первый и второй класс до конца не закончила. А тут отец в чем-то провинился, и нас отправили на шестой участок. Это был штрафной участок - там школы не было. На шестом участке уже были построены большие дома. В них было по две комнаты: больших, квадратных, по середине располагалась большая русская печь. В доме, куда нас поселили, жило три семьи, наша стала четвертой. По числу людей так: нас - шестеро, во второй - четверо и в третьей, четвертой - по три человека, всего 16 человек. Жили мирно, тесно не было. Прожили на шестом участке весну и лето до июля 1932 года. Там у меня появилась подруга Лиза Бухвалова. Семья ее уже держала корову, и мы с Лизой любили спать в сарае на сеновале. Однажды после работы мужчин пригласили на собрание. Отец ушел, а я пошла к подруге. В эту ночь мне приснился сон. Его я, наверно, никогда не забуду, потому что он сбылся. Утром я проснулась, рано прибежала домой - дома наши были рядом - и сказала маме, что видела сон: как-будто мы плывем на барже, и, вдруг, эта баржа (баржа - это большое судно с трюмом, но без двигателя - его буксирует пароход) стала подниматься вертикально, а мы все покатились вниз, тут я испугалась и проснулась. А мама и говорит: «Все верно: нас назначили куда-то ехать». На собрание вызвали те семьи, в которых было больше рабочих рук, а у нас одна я не работала. Стали готовиться к переезду: пекли хлеб и еще что-то на дорогу. Уже на следующий день утром на телеге повезли нас на пристань. Дедушку и бабушку оставили на участке. Бабушка уже болела. Так разбили семью и не только нашу: стариков оставляли. Из нашей комнаты остались дедушка с бабушкой, и осталась другая семья, потому что в ней было двое маленьких детей, меньше меня. Фамилия их Вьюшковы. Бабушка вскоре после нашего отъезда умерла, и дедушка не долго жил один. Их похоронили Въюшковы. Позже в Магнитку писала Лиза Бухвалова своему брату - ее брат с женой переехали сюда вместе с нами, они нам все новости передавали. Я очень каюсь, что не сохранила адрес Лизы. Она один раз приезжала в Магнитогорск, в 1959 году. Много рассказывала. Все туманы к тому времени высохли: как будто их и не бывало, осталась лишь небольшая речка. На суше стали пшеницу сеять. 25гл Вот что удивительно.
Re: Воспоминания от Тамары Павловны Киршиной
В пути к Магнитке
На пристани просидели мы почти до полудня. Потом пришел пароход с баржей. Погрузились все в баржу отправились дальше. У пятого участка остановились, тут дополнительно погрузились люди такие же, как и мы. Путь стал продолжаться. У 4-го участка все повторилось, и баржа оказалась загружена полностью. У пятого участка погрузились Богомоловы, тетя Анна и дядя Сергей, детей у них не было, Мурзины, тетя Прасковья с дядей Марком и их дети: взрослый сын Тимофей, дочь Анна, тоже уже взрослая, еще сын Арсентий в моих годах и дочь Клавдия, которая была моложе меня года на два или на три. Время было ночное, простояли до утра. Так собирали рабочую силу со всех участков. У 3-го участка подцепили еще баржу к нашей барже. Набрали людей и на вторую баржу, тоже заполнили до отказа. Доплыли до Леушей. Тут простояли почти сутки - ждали какое-то распоряжение. Cопровождали нас конвоиры, чтобы никто не убежал. С шести участков набрали рабочую силу и заполнили две баржи. По этому можно было судить: какова была глубина туманов, если плыл по ней пароход с двумя гружеными баржами. Люди сидели на полу, а вещи спускали в трюм. С собой оставляли только самое необходимое. Стояла жаркая июльская погода. Укрыться от солнца было негде, вода питьевая имелась в небольшом запасе, поэтому давали ее помалу. От Леушей плыли уже по Конде и день, и ночь. Была остановка у Нахрачей - это небольшой районный городок. На этой пристани мужчин привлекли к погрузке питьевой воды и еще чего-то, на пароход загрузили уголь для топки. Когда плыли, то от парохода на баржи шел вонючий дым, если дул ветер, то дым относило в сторону - тогда становилось легче. Конда тогда была широкой рекой с берегами, заросшими лесом. Берега были то отлогие, низкие, то высокие, крутые. Как-то раз днем прошел говор по палубе, дескать сейчас будем проплывать такое место, где сливаются две реки, и вода у них разная. Я не помню о каких реках шла речь: то-ли о Конде с Иртышом, то-ли об Иртыше с Тоболом. И, правда, хорошо была видна граница на водной глади, как будто черта проведена: в одной реке вода голубая, а в другой черная. Откуда-то люди знали про это. Раньше я думала: «Как же так, такая разная вода и не смешивается», - а сейчас я думаю, что так происходило, возможно, из-за разного цвета ила на 26 дне рек, где грунт светлый -там и вода светлее, а где грунт темнее - там и вода темнее кажется. Проплывали мимо и города Тобольска. Хорошо помню, что день был ясный, солнечный. По левому борту баржи высоко на горке ясно были видны домики и церковь. Не знаю, какого числа мы выехали с нашего участка, сколько всего дней плыли по рекам и когда пришли в Тюмень. Сам город не был виден, а пароходов и барж у пристани стояло очень много. Рядом с пристанью проходила железная дорога. Было много путей с товарными составами. В вагоны одного из составов, которые называли телячьими, не знаю почему, по команде перегрузились все кулаки со своими шмотками. Вагонах были оборудованы стеллажами в два яруса. Размещались - кто где место займет. Было много соломы - спать было мягко. Конечно, никто не раздевался. Во время движения поезда двери закрывались, а на стоянке открывались, но дверной проем оставался заложеным тремя досками. Всем хотелось посмотреть вокруг: что снаружи на улице? Состав наш был большой. Двигался он быстро, но иногда стоянки затягивались надолго. Вдоль вагонов ходили конвоиры с винтовками, но никто не пытался сбежать. На длительных стоянках взрослые выходили из вагонов и дети тоже, всем надо было выйти по своим делам в туалет. Так как искать туалеты не было времени, то прятались под вагоны, за другие составы. Когда наш поезд долго не останавливался, приходилось терпеть нужду. Питались плохо, почти все время на сухом куске. Иногда на остановках мужички, кто помоложе, бегали куда-то с ведрами и приносили кипяточку - по кружечке доставалось попить с едой, а умытся и руки помыть было нечем. За великое счастья считали, когда состав останавливался на малом разъезде или на первом пути с зеленью вокруг, да если еще туалет находился поблизости. Простите, пожалуйста, меня за такое описание и подробности, но это никогда не забудется. Сколько простоит состав нам не сообщали, только гудок паровоз давал - значит надо спешить к вагону, а там мужчины подхватывали и бросали в вагон - лестниц не было. Когда останавливались на станциях, то те, кто помоложе, бежали в буфет, к киоскам, чтобы что-нибудь купить покушать. Хорошо, у кого денежки были. Вспоминаю такой случай. С нами в вагоне ехали Вандашевы - их было в семье 6 человек. Я назову их бабушка и дедушка, хотя они еще молодые были, их сын с женой и двое маленьких детей: Нюра и Ваня. На одной из остановок их бабушка вышла из вагона, не знаю уж зачем. Наш состав стоял на втором пути, а первый путь был свободен, и по нему проходил поезд. Бабушка увидала и побоялась пропустить его, думала успеть перебежать линию, но не успела, и ее убило паровозом, то-есть ударило и отбросило в сторону. Много людей видели все это и побежали к месту, где она лежала, думали - может она еще живая, но увы. Отнесли ее на зеленую травку, положили, и накрыли белым платочком, и так оставили, а вскоре и наш состав тронулся. Слез тут было очень много о том, что убило бабушку, и похоронить как положено не пришлось. И еще такое было, тоже не доезжая до Свердловска: мама с Иваном бегали куда-то и отстали от нашего состава - я очень плакала. Меня все уговаривали, говорили, что они скоро догонят нас. Я думала: «Как они нас догонят?». Но, в самом деле, они быстро нас догнали. Обратились к начальнику станции, и их посадили на пассажирский поезд, который шел за нами. Утром я проснулась и слышу - люди говорят: «Ну вот, и в Свердловск приехали». Город не видала, а вокзал немножко видно было. Отец куда-то сходил, пришел выпивши и стал посылать за кипятком меня. Сказал: «Пойдешь в ту сторону, перейдешь восемь путей и там увидишь маленький круглый желтый домик - это и есть кипятилка - там наберешь кипятку в чайник и пойдешь обратно, смотри считай пути, где вперед пройдешь, там и обратно иди, примечай дорогу, иди правильно». Такой приказ давал мне отец. Люди его все уговаривали, дескать, куда ты девчонку посылаешь, тут взрослому и то страшно идти, а ты ребенка посылаешь. Мне тогда уже было 12 лет, а разве можно было перечить отцу? Я его очень боялась. Никто его не мог переубедить - я пошла. Думала только о том, чтобы поезд меня дождался. Шла и считала пути. Все сходилось, как говорил отец: на каком пути стояли пассажирские вагоны, на каком товарные вагоны. Лезла под пассажирские вагоны, а где стояли товарные вагоны, там в конце вагона есть переход - там я и переходила. Перешла все пути и, правда, вижу: стоит небольшой, круглый, желтый домик не далеко от линий. Подошла и вижу - кранов много, а, как их открыть, не знаю. Покрутила один - водички нет, стала крутить второй - кипятка все нет, и, вдруг, как хлынет кипяток прямо на руку. Немного обожгла руку, но набрала кипяточка в чайник и закрыла кран. 28 Пошла обратно, и вроде все из менилось вокруг: там, где стояли вагоны, их уже нет, а, где не было, там стоят вагоны. Вперед шла с пустым чайником - было удобнее переходить пути, а на обратном пути в руках чайник с кипятком. Под один вагон полезла, и, вдруг, колеса заскрипели - я напугалась и отскочила. Состав пошел, да такой длинный! Я стою и чуть не плачу, думаю: «Что буду делать, если свой состав не найду?!» Как бы то ни было, а я благополучно перешла все пути и пришла к своему вагону. Вот так я познакомилась со Свердловском. А отец был доволен, что я выполнила его приказ. Из Свердловска приехали в Челябинск, где много людей с нашего эшелона оставили. Из наших родных и знакомых в их число попали Богомоловы, дядя Сережа и тетя. Анна, Речкаловы, моя подруга, уже не помню ее имени, мы с ней дружили, играли в Чесноках, а жили на разных участках. Начало жизни в Магнитогорске Из Челябинска нас привезли в Магнитогорск 18 августа 1932 года. Наши вагоны, что осталось после Челябинска, поставили в тупик возле речки Башика (в настоящие время это между Дмитровским поселком, Башиком и старым вокзалом). Привезли нас ночью. Утром я проснулась, а в вагоне светло, солнце светит через дверь, и тепло. Слышу разговор: « Американка видна», - я встала, подошла к двери и вижу белые-белые домики, это и есть Американка. А я думала: «Вот куда нас привезли - в Америку!». Про Америку я где-то читала и на глобусе видала, поэтому и думала, что это Америка. А позже узнала, что этот поселок называется Березками. Американкой в народе звался потому, что там жили американские специалисты, которые начали строить завод. Там же жил директор комбината и русские специалисты. Недалеко от этой железнодорожной линии располагался спецпоселок Новотуково. Он состоял из бараков - их было 25. Нас перевезли ближе к баракам, поместили на поляне возле Башика - здесь он протекал маленьким ручейком. Тут мы прожили дней 5-6. Врачи проверяли всех: здоровы ли, делали уколы. Я после этого укола болела сильно, была высокая температура. Лежала на земле на какой-то тряпке - постели ведь не было. Когда поправилась, врачи дали справку, чтобы в школе мне не делали уколы. Потом справку потеряла, и где-то в классе 6 или 7 мне делали 29 уколы, но я перенесла их нормально. Только первый укол, который делали под левую лопатку, я до сих пор чувствую - часто чешется то место. Это был первый укол в моей жизни. Потом гоняли нас в баню, а после бани поселили в бараки. Мы попали в 16 барак. Барак был общий с нарами в четыре ряда. Переселенцами, которые были собраны вместе с нами с участков, еще был заселен 15 барак. Погода была очень жаркая. Воду брали в кипятилке, которая оказалась такой же, как на железнодорожной станции в Свердловске. Всего было заселено 20 бараков. Среди спецпереселенцев было много татар и людей других национальностей. Мальчишки татары почему-то звали нас чалдонами. Туалет был общий посреди улицы. В бараках было очень тесно: на человека давали 25 см по ширине нар. Таким образом, мы получили 1 метр на четверых. Вечером ляжешь на один бочек и все, а если надо перевернуться на другой бок, то сползаешь на пол и другим боком втискиваешься на свое место на нарах. Нары располагались в 2 ряда с каждой стороны от широкого прохода, который как бы делил помещение пополам. На каждой стороне стояли по 4 кирпичных печи. Они были сложены как столбы 1м*1м, квадратные. С одной стороны печи размещалась небольшая плита с двумя кружками - тут мы готовили пищу. В зимнее время все, кто был не на работе, старались сварить суп, и, конечно, была очередь. Печи топили углем, а уголь, бывало, привезут и свалят возле барака. Он - со снегом, не горит, а, как змея, шипит в огне. Некоторые рабочие приносили понемногу дров, просто палочек, щепок - кто что найдет. Печки до жару даже не нагревались - как следует не удавалось погреться. Летом за баракамибыла выкопана канава, чтобы в ней раскладывали костерки: ставили два кирпича, между ними разжигали огонек. Тоже занимали очередь, чтобы попользоваться таким костром. Выбирали там, где побольше горячих угольков. Я до сих пор помню хорошо: как-то раз заняла очередь за женщиной, которая варила пирожки с чем-то, а я смотрела и глотала слюну. Много лет прошло, но когда я пеку пирожки или беляши обязательно то прошлое вспоминаю. Люди не все были одинаковые: кто победнее, кто побогаче, потому что по разному раскулачивали и высылали. У нас фактически все забрали и с собой ничего не дали, а вот Нюра – жена Володи, старшего из братьев Распоповых, они с Кавказа ехали в ссылку, якобы, на 7 подводах. Об этом Нюра не раз рассказывала. 30 Мы же на саночках везли один сундучек, да и то полупустой. Семью Нюры провожали всем селом, все несли им что-нибудь, кто что мог, конечно, из продуктов питания: масла постного не одну бочку везли. Денежки также у кого были, а у кого нет. Вокруг поселка наших бараков была размещена охрана, чтобы никто не убежал. В то время давали карточки на хлеб: неработающим - на 400 грамм, рабочим - на 800 г. Тем, кто работал на горячих местах (разные печи, горячий металл) полагалось по 1кг хлеба на день. Если кто терял карточку, то приходилось голодать - повторно ее не давали. Сахар иногда заменяли конфетами. Это было редкостью и настоящим лакомством для нас. Как-то раз стали давать конфеты, и мы с девчонками тоже заняли очередь, стояли с 12 часов дня до вечера. Наша очередь уже подходила к весам, а тут стали подходить люди с работы, и мужчины полезли без очереди – так всем хотелось получить конфеты. Придавили нас к прилавку так, что дышать было нечем. Кое-как получила я свой паек, а вылезти не могу. Оказались в этой ловушке и другие девочки. Мужики все лезут и лезут - дошло до того, что мы стали реветь. Лишь тогда нашлись более сознательные мужики и вытащили нас. Ох, и «сладкие» были эти конфеты - грудь болела всю ночь. После этого я старалась не попадать в такую давку, лучше заранее выйду из очереди. В 1932 году наши люди, что были привезены из Сибири, стали болеть и многие умерли. В 1933 году посетил переселенцев брюшной тиф. Он покосил очень много людей, особенно из наших. На севере мы жили вольготно, дышали чистым воздухом, кругом лес да вода, а тут коптилка и лето очень жаркое. Иван, мой брат, лежал в больнице с брюшным тифом. Я тоже болела и лежала на улице за бараком на какой-то тряпке. При первых признаках больных выводили или выносили на улицу. На меня уже не надеялись, что я выживу. Лечить было не чем, да и никто не обращал уже особенного внимания. Мама позже говорила: «Иду с работы и думаю - жива ли моя девка», - а девка то выжила. Умирало из барака за сутки по 16-18 человек. Может не поверите, но это правда. Умирали старики и маленькие дети, а также взрослые. На поселке была построена небольшая сараюшка, ее называли мертвецкой. Мало кто брался своих похоронить. Работали в мертвецкой два мужика и лошадь с телегой. Куда увозили трупы, я не знаю. За поселком было кладбище, и 31гл
Re: Воспоминания от Тамары Павловны Киршиной
там хоронили кто мог самостоятельно, и, оставленных тоже, видимо, там же захоранивали в общие ямы.
В бараках после эпидемии стало свободно, стали занимать место на нарах столько, сколько хотели. Между семьями стали выпиливать в нарах проходы, чтобы отделиться чуть-чуть, и чтобы зараза не переходила от одной семьи к другой. А потом стали в бараки пускать газ, всех гнали в баню, одежду всю бросали в жарилку. Перед дверью в баню дежурил старичек. Около него на тубаретке стоял тазик с какой-то жидкостью. Подойдешь - он берет этой жидкости и мажет тебе на голову. Жидкость эта была такой жгучей - если попадет в глаза, то думаешь, как бы глаза не лопнули. С закрытыми глазами идешь к крану, чтобы быстрее смыть эту заразу. У кого были большие косы, то их обрезали. Тут было много слез и крику! Жидкость та была еще и вонючей. В баню загоняли сразу человек 20, а может и побольше. Им что – лишь бы поскорее всех пропустить через санобработку. Кранов в бане было четыре пары, то-есть в паре по крану горячей и холодной воды. Вот и прыгаешь, пока дойдешь до крана. А как смоешь, так кожа на голове горит - тогда уже начинаешь мыться. Выходишь из бани, а тут на полу свалена вся одежда. Вот и разбирают ее - каждый свою, а в баню другую партию запускают. После бани шли в холодный нежилой барак, где не было ни нар, ни деревянного пола. Там временно жили, пока наш жилой барак проходил санитарную противоблошинную обработку (блоха - это маленькая черная тварь, кусает здорово, и не поймаешь ее - она быстро летает). Печи в этом
Re: Воспоминания от Тамары Павловны Киршиной
бараке были такие же, как в жилых бараках, только уголь - как земля, горел плохо, но шипел здорово. Вокруг ни доски, ни бревнышка – так что не только полежать, но и присесть не на что. Питались сухим куском. Посуду не брали, видимо, не разрешали, хорошо, если кто успевал прихватить чайник и кружку. Воду горячую брали в кипятилке. Писать так тяжело, но все-таки пишу, чтобы дети мои знали, что пришлось пережить их маме. Настоявшись, через некоторое время все же садились к стенке на землю. Немного подремлешь, встанешь и выйдешь на улицу, отряхнешься от блох, а разве всех их вытряхнешь - заберется блоха куда-нибудь под одежду подальше и щиплет-щиплет. Через 2 суток двери жилого барака открывают настежь, чтобы газ улетучился. К вечеру все возвращались в барак на свои нары. Вроде уже и родной, но что там творилось: и холодно, и газ еще не весь улетучился. Всю ночь
32 люди кашляют и чихают, и глаза, ой, как ест, но все же лежишь на нарах. Утром люди как обычно шли на работу. На работу водили, объединив людей в бригады, домой также возвращались бригадами. В сентябре 1932 года начался новый учебный год. Я думала, что же мне делать, в какой класс идти, и решила пойти в 3 класс. Конечно, я боялась: ведь ни первый, ни второй классы я полностью так и не проучилась, но все же пошла в третий и не зря - в отстающих не была, старалась. В школе тоже был такой порядок: по очереди все классы водили в баню, и тоже все ученики проходили через те же процедуры - повторять не буду. Хоть это и было тяжело переносить, но, видимо, помогало от болезней. В то время была я немножко озорная: в бане той было много лягушек - все девченки боялись их, а я не боялась. Возьму лягушку и к девчонкам. Они поднимут такой визг, шум и бегут из бани, а старичок, тот что дежурил в предбаннике, пугался, дескать, что там случилось. Ведь мы еще были дети, а не взрослые. Я же сяду к тазику и моюсь, как ни в чем не бывало. Девчонки меня не выдавали, после долго смеялись. И ящериц я тоже не боялась, брала в руки. Возьмешь ее за хвост, а она оставит хвост в руках и убежит. В школе был заведен порядок: на лето лучшим ученикам давали под опеку группу из младших классов. Собирались мы в школе, выходили на улицу, делали гимнастику, а потом играли. Наигравшись, расходились по домам. Так было после окончания третьего и четвертого классов. У меня тоже была группа. А за хлебом занимали очередь с вечера и всю ночь дежурили. Старенькие сидели где-нибудь, а мы, подростки, бегали, играли или сидели и сказки рассказывали, если кто знал, всякие небылицы, или какие-нибудь истории - с кем что случалось. Спать очень хотелось. Поближе займешь - пораньше получишь. Так прожили 1933 и 1934 годы. Потом стали жить свободние. Вокруг поселка охрану сняли. Баню выстроили хорошую. Старая-то баня размещалась в полуземлянке, где было очень сыро, поэтому и лягушек облюбовали ее. У тети Прасковьи за эти годы старшего сына Тимофея убило камнем. Он работал на гранитном карьере, где взрывали гору. Он, видимо, плохо укрылся, и вот такой результат. Потом умерла дочь Клава, самая младшая. За ней умерла дочь Анна, она уже работала, а потом умер и муж, дядя Марко. Осталась тетя Прасковья с сыном Арсентием. Отец где-то доставал водку и за ужи ном давал нам помаленьку выпить, сушить. Так получались кирпичи. Из этих кирпичей отец ложил печки. Сначала сложил временную прямо на улице, так как еще не было домика. 33 чтобы не заболели. Я, конечно, противилась, со слезами, но он заставлял выпивать. Может он был и прав. Водка действовала как дезинфекция. В бараки прекратили газ пускать, а начали делать дезинфекцию по другому: придут, все тряпки соберут с нар на телегу или на сани, если дезинфицируют зимой, и везут в жарилку. Когда прожарят, привезут к бараку и свалят на землю. Кто находился дома, тот сразу забирал свое, а кого не было дома - их тряпки лежали на улице до вечера. Зимой же может пойти снег, а летом, бывало, и дождем намочит. Когда все вещи забирали, тогда приходили другие люди и опрыскивали все нары и пол. Хорошего тоже было мало после такой обработки - пока все вымоешь после нее и чихаешь, и кашляешь, и слезы из глаз, и в носу щиплет. Сильный и едкий был запах. У меня была шубка из овечьей шкуры - еще из дома. Как-то раз, когда меня не было дома, привезли вещи из жарилки, и моей шубки не оказалось среди них. Все разобрали свои вещи, и осталась одна плохонькая пальтушка, старенькая и рваненькая, с тоненьким ватином. Всю ночь я плакала - в чем же я буду ходить в школу? Пришла зима, и я пошла в школу в этой одежке - одеть больше нечего было. Поплакала, но, как говорят: « Москва слезам не верит», - немного починила дырки и с тем осталась. Учиться хотелось, а купить было не на что – видимо, у отца не было денег. На бутылочки-то были - он их брал регулярно. В 1935 году в школе давали вещи, конечно, за деньги и только лучшим ученикам. Мне дали пальто на ватине, верх – полусукно (у нас сейчас еще есть такая, в саду, ее мама носила во время войны) за 37 рублей - пошив как на мальчика. Ох, как я была рада. Отец, вроде, не хотел давать денег, но я плакала и просила, и выпросила - дал денег. Носила я это пальто и была счастлива, а позже мне еще дали и рубашку. Пошив был тоже, как на мальчика, цвет - белая с черной полоской, и давали не всем. Мальчикам давали брюки. Повесили объявление, что есть брюки. Писал это объявление учитель по труду и написал “бруки” - с тех пор его так и стали звать. Я тоже выносила маме хлеб, когда он был. Вот так человек - после работы, и еще должен работать, перекопать столько целины. Экзамены сдавали по всем предметам, готовились и штурмовали все учебники от корочки до корочки. В эти годы, особенно в 32, 33, 34, был голод – некоторые люди даже умирали люди от голода. Работать же заставляли – надо было строить Магнитку. Весной рабочих гоняли копать землю. С работы ведут бригаду и - мимо поселка на поле, чтобы каждый вскопал стометровой длины полосу земли-целины. Подростки, такие как я, ходили на дорогу, где проходили бригады, выносили еду: хлеб или у кого что было. Я (слева) и моя подруга ……………………… Приходили домой уже затемно, а дома у кого было, что поесть, а у кого и не было. Мяса, как правило, не было, а картошку можно было купить. Недалеко от поселка располагался базарчик небольшой, и охраны уже не выставляли - люди ходили и покупали, кому что надо. Бывало и так, что люди на ходу падали и умирали. Было организовано подсобное хозяйство металлургического комбината для выращивания овощей - вот для него и копали землю, и садили картошку, капусту, и опять же гоняли рабочих на обработку, а осенью - на уборку урожая. Был такой случай. Уже поздней осенью люди стали ходить в поле за капустой: кое-где, видимо, оставались небольшие вилочки. Они были уже мерзлые, а все-таки за ними ходили, варили и ели. Один раз одна женщина выбилась из сил и не могла идти домой, упала на дороге. Те, которые пришли домой, сказали мужу. Это были наши соседи по нарам. Муж что-то варил, но бросил и пошел жену встречать - ему сказали где ее искать. Когда он нашел жену, она была уже мертвой. Остался мужчина с двумя детьми: девочкой и мальчиком, помладше меня они были, я фамилию их помню: Кузевановы. 35 Как ее хоронили, не знаю, знаю лишь, что в барак не приносили. Помню, как плакали дети, а над ними плакали и женщины. Вот такое было: падали люди на дорогах: и женщины, и мужчины. Весь урожай подсобного хозяйства уходил в столовую. Однажды у моей подруги задавили брата во время открытия столовой на обед. Кое-как привели его домой, но он умер. В 1935 году весной стали строить в наших бараках комнаты. На большую семью выделяли полностью одну комнату, а если семьи маленькие, то комнату - на две семьи. Мы соединились две семьи. Нас четверо и в той семьи трое: два брата и сестренка - такая же как я. К бараку привозили лес, маты, плетеные из камыша, глину. Отмеряли площадь, делали разметку будущих стен. Мужчины наши, их было четверо, после работы стали ставить стены. Отец был хороший плотник – он всем и руководил. Сначала ставили маты, затем забирали их дранкой. Мы с Нюрой, так звали девочку из другой семьи, днем натоскаем глины и воды, натопчем смеси, а рабочие вечером мазали ею стены. Когда стены были готовы, все побелили. Комната получилась квадратных метров 16 или 18. Одно окно в ней было. Печку небольшую сложили с плитой на два кружка, она служила для обогрева и приготовления пищи. Сколотили из досок в двух углах нары: на одних спали Яков и Алексей, братья из соседней семьи, на других спали отец с мамой. Иван спал на ящиках, а мы с Нюрой спали на полу. Нюра картавила очень сильно, некоторые слова выговаривала плохо. Например, надо сказать «клюка», а у нее получалось «кука», поэтому ее и звали «Нюра-кука». В школу она не ходила, видимо, по этой причине, слово «сковородка» она тоже не могла выговорить, поэтому просила: «Подайте то, на чем блины пекут». Мы из Сибири привезли три мешка сушеного карася - вот и варили с ним суп или уху, как хочешь назови это блюдо. все эти годы: 1932, 1933 и 1934. Жили мы двумя семьями: Киршиных 4 человека и Сафроновых трое, - не ругались, и прожили так до 1936 года. Потом освободилась где-то комната, и Сафроновы перешли туда. Мы остались в этой комнате одни. После окончания 5-го класса я промышляла на кусок хлеба. В нашем бараке жили две сестры. Родители их умерли. Старшая работала, а младшая, немного постарше меня, не работала. Между Башиком и вокзалом располагался угольный склад. Туда привозили хороший карагандинский уголь. Склад был огорожен колючей проволокой 36 - вот туда и ходила эта девочка Фрося. Да и взрослые тоже раздвигали или обрывали проволоку и воровали уголь. Фрося набирала уголь, часть использовала дома для отопления, остальное продавала. Фрося и меня как-то раз позвала на этот промысел. Я пошла в первый раз - было страшно. Когда подошли к ограде, мне стало не по себе и я не полезла внутрь. Фрося дважды лазала, набрала себе, в мою сумочку и пошли мы с ней в каркасные дома. Каркасные дома располагались по другую сторону Башика, в сторону Березок. Фрося уже не первый раз ходила туда, знала кому нести. Женщина, к котоой мы пришли, взяла у нас весь уголь, дала нам 1 рубль. В то время это было неплохо. Решили мы совершить второй рейс - тут и я полезла. Набрали комочки угля, выбирали самый хороший. Продали другой женщине, и у нас стало по 1 рублю. Я была довольна. После этого пошли на Старотуково (тоже поселок, в котором жили кадровые специалисты), где в магазине недавно начали продавать коммерческий хлеб. У людей были деньги, и спрос на хороший хлеб был большой. В одни руки отпускали только по булке. Булки были круглые из белой пшеничной муки. Очереди были большие, но был порядок - без очереди не лезли. Те, кто хотел взять больше, чем 1 булку, приглашали посторонних встать к ним в очередь. Эта услуга стоила 20 копеек. Мы зарабатывали и этим. Встанешь несколько раз и за два дня наберешь денег на хлеб - так легче, чем уголь таскать. Как-то раз Фрося ходила за углем одна, и ее там одна женщина уговорила пойти к ней в дом работницей - она согласилась. А позже, в том же доме жила женщина с девочкой шести месяцев, и меня пригласили. Я согласилась, жила и питалась в этой семье. Проработала два месяца, и хозяйка купила мне пальто, кофту из синего сатина в белый горошек и юбку с лямочками. Все это мне хорошо подошло и очень понравилось. В школе мне также дали рубашку, о которой я выше писала. Ее я носила с новой юбкой. Вот и получилась девочка нарядная - хоть куда! Если делаешь все хорошо и добросовестно, то о тебе и слух идет хороший. Шестой класс учебы еще не закончился, а ко мне пришла другая женщина приглашать в няни - у нее тоже была дочка семи месяцев. Они жили рядом с семьей первой моей воспитанницы. Я согласилась приступить после сдачи экзаменов. Нянчила в этой семье все три месяца лета. Платили мне по 10 рублей в месяц. За лето я заработала 30 рублей. Кроме этой работы нашли мы с мамой и другую: мытье полов в подъезде этого же дома. После 7-го класса нас посылали на отработку в совхоз. Кажется один месяц мы работали, а что заработали не помню. В 1937 году отца взяли по линии НКВД. Я пошла учиться в 8 класс. Мама часто болела, у нее признавали язву 12-ти перстной кишки. Она была вынуждена уволиться с производства. Ей предлагали сделать операцию. Последнее время (это в 1936 г.) она работала на участке, где находился дом директора металлургического комбината Завенягина. Мама делала уборку вокруг дома и ухаживала за цветами, то-есть поливала, полола. Иногда я ходила с ней и помогала. Цветы были петуния да календула, все лето цвели, и в то время казалось мне, что лучше цветов и нет Саша Вскоре наша семья сократилась и на брата Ивана – он женился на Анастасии Докучаевой. 18/VIII-1937г. я познакомилась с Сашей. Дата 18/VIII для меня стала какой-то мифической. 18/III-1930 нас выслали из Скородума, 18/VIII-1932 прибыли в Магнитогорск, 18/VIII-1937 года я познакомилась с Сашей и на всю жизнь, вот уже живем 55 год. Поженились мы 12/XI-1940 года – три года дружили. Подходили ко мне ребята высокие, стройные и кадровые, но я почему-то боялась их, и они получали отказ. У меня не было хорошего ни одеть, ни обуть – мне было стыдно. А Саша был такой же бедный, как я. Меня он не обижал. Почти каждый вечер Саша приходил с гармошкой, и у нашего барака проходили танцы. Асфальта, конечно, не было - танцевали на земле, но всем нравилось. Молодежи собиралось много: кто танцевать, а кто посмотреть. 38 Сашу пригласили играть на гармошке у Ивана на свадьбе, я, конечно, была против, но… Свадьба была 12 июля 193… года , в Петров день. После нее питаться стали отдельно. До ареста отец зарабатывал, уж, не знаю сколько, но нам денег не давал. С работы придет и принесет мяса, муки, заставит нас пелемени стряпать. Пока мы готовим, он сходит и приведет дружков. Они и водки выпьют, и покушают, а мы и не попробуем. Как-то раз, в майские праздники, на демонстрацию надо было идти в черной юбке и белой кофточке. У меня их не было. Отец начал гулять накануне праздника и в праздник продолжал, а у нас даже хлеба дома не было. Девчонки собирались на демонстрацию и предлагали мне: кто юбку, кто кофту, а я, конечно, отказалась. Мне было очень обидно. Плакала потихоньку. У отца был друг по фамилии Иванов. Они с ним выпили, покушали и собрались пойти куда-то. Мама мне шепчет: «Попроси у отца денег на хлеб». Я стала просить: «Папа, дай денег на хлеб», - а он ответил, что скоро придет и тогда купим. Тогда Иванов говорит: «Ты что, Пашка, не даешь денег?», - достает рубль и подает мне, но я не взяла. Не поверите - каково мне было?! Сейчас пишу, а слезы застилают глаза. Разве я сейчас живу плохо? Нет, живем хорошо. Так мы с мамой просидели весь день без хлеба, Был какой-то суп - мы его и поели. Не думайте, что это выдумка, все - чистая правда, все так и было. 8-й класс я не закончила. Были организованы курсы на фармацевтов, и я решила пойти на них, чтобы потом работать. Но мне документы в школе сразу не отдали, уговаривали остаться и учиться дальше. А когда отдали, на курсах набор уже закончился, и я осталась в положении ни туда - ни сюда. Вернуться в школу было стыдно. И в октябре 1938 г. я пошла в фабрично-заводское училище (ФЗУ), поступила на электросварщика. Через год закончила. Все учебные предметы и практику сдала на «отлично». На работу оформлял меня сам инструктор. Я попала в «Сантехстрой». Закончила ФЗУ по 4 разряду, а на работу оформляли всегда и всех на разряд ниже, и меня оформили по 3 разряду. В училище выплачивали стипендию в 78 рублей, а я получала повышенную в 125 рублей. Нам с мамой этого хватало, питаться стали лучше, и мама выздоровела. Отца после ареста и суда (не знаю подробности) выслали в Вологодскую область. Он писал письма, что кормят плохо, просил присылать сухарей. Мы с мамой делали так, как отец предложил. В то 39 время были бумажные денежные купюры в 30 рублей. Я эту денежку аккуратно сворачивала, вминала в ломоть хлеба, а на ломоть ставила утюг. Хлеб высыхал, превращался в сухарь. Когда отец получал посылку, то ломал все сухари и находил деньги. Пробыл он в Вологде 2 года и 6 месяцев. Когда я пошла в 8-й класс, отец еще был дома, работал в Центральной заводской лаборатории - это на левом берегу. Мне было стыдно ходить в школу в старой пальтушке, которую я ее уже носила 3 года и из которой выросла. Отец и не думал, чтобы что-то купить, у него деньги были только на выпивку. У мамы было не много денег, да у меня 30 рублей - и поехали мы в магазин что-нибудь купить мне. У заводского управления недавно открылся универмаг. За тряпками тогда очереди были большие. Мама стояла в стороне с деньгами, а я бегала к двери в толпу народа - перед открытием людей собралось очень много. Тут меня хорошо подавили, а вылезти обратно было невозможно. Все же я проскочила в магазин и заняла очередь. Выбросили (то-есть начали торговать) пальто зимние с цигейковым воротником. Я примерила - оно мне немного было великовато, но мама предложила купить. Но у нас не хватало еще 30 р. Продавец отложила пальто только на 2 часа. Если через 2 часа мы не выкупим, то пальто будет продано. Я побежала к отцу - он как раз недалеко работал. Денег он мне не дал, говорит: «Что вы купите? Я потом сам куплю, лучше». Но я-то знала, что потом ни лучшего, ни худшего уже не дождаться. Я ушла от него со слезами. Позже из Вологды писал письма хорошие, что жить будем не так, как жили, только бы вернуться домой. Вернулась я в магазин со слезами. Продавец посмотрела на меня и говорит: «Девочка, иди еще куда-нибудь, поищи денег, а я пальто придержу». В свой поселок идти было далеко и я от остановки трамвая на Березках (тогда трамвай ходил только до Березок), побежала в каркасные дома. Пришла к хозяйке, с ребенком которой нянчилась, а ее не было дома. Я пошла вся в слезах к ее соседке, рассказала ей все. Она успокоила меня и дала драгоценные 30 рублей, сказала: «Когда будут деньги, тогда и отдашь». Так я купила пальто, носила его с удовольствием. Когда стала работать, справила новое, а старое носила на работу. До этого на работу ходила в фуфайке. Пальто стоило 125 р. Потом мы с мамой ходили в «каркасные», мыли полы в коридорах и я отдала долг. Как говорится: «Мир - не без добрых людей». А однажды с одной женщиной мы на Березках 40 заняли очередь в промтоварный магазин. Занимали с вечера и всю ночь бегали прятались, потому что милиция разгоняла, и все-таки мы не ушли домой - достояли до открытия. Тоже была давка, но вытерпела и купила себе костюм из черного тонкого сукна, не помню: сколько он тогда стоил, и, конечно, была очень рада. Тогда я уже работала. В ФЗУ училась хорошо. Инструктор мне однажды говорил, чтобы я шла учиться дальше в электротехническое училище Не помню: в какой город он мне предлагал ехать. Даже книги мне давал, чтобы я готовилась, обещал помочь. Подумала я: «А как я маму оставлю, и кто меня будет содержать?». В Магнитке такого училища не было, и я не поехала. В 1939 году закончила ФЗУ, поступила на работу в «Сантехстрой». Работала хорошо. Женщин там работало очень мало: все мужчины да ребята. Работала в брезентовой спецодежде. Она состояла из брюк и куртки, и все меня звали: «Это у нас маленький мужичек». В контору приду получать деньги - ребята всегда меня ставили впереди себя, а очереди были - всем хотелось поскорее получить. А это всегда было после работы. В конторе работал бухгалтер-еврей. Он вроде как чувствовал, что я тут, - выйдет, возьмет меня за руку и заведет в кассу, чтобы я могла получить деньги. Всегда говарил: «Это у нас - мал золотник, да дорог». Не знаю, почему он так говарил, я очень стеснялась. Начальника цеха в мастерскую привозил шовер на легковом автомобиле. Как-то раз у машины лопнула какая-то трубочка, и шовер подошел ко мне и говарит: «Завари, пожалуйста». А я говорю: «Я ее не заварю, а сожгу», - работала на трансформаторе переменного тока. Водитель походил-походил по мастерской, опять пришел ко мне и говарит: «Вари - без этой трубочки машина не пойдет. Сожгешь – так сожгешь, все равно в этом виде она не годна». Трубочка была с карандаш длиной и чуть потолще. Я решилась, отрегулировала на самое низкое напряжение и пульсирующей дугой заварила - не надеялась на хороший результат, а он получился. Тогда шофер - дядька здоровый - схватил меня и давай бросать. Я даже не успела опомниться. Со мной работали слесари - они хохочут. Мастер и начальник в окно такую картину увидели и вышли. Подходят, а шофер с радостью обращается к начальнику и показывает эту трубочку. Потом слесарь ее почистил, и машина пошла. На другой день приказом начальник присвоил мне 4 разряд. Так что по 3-му разряду я работала совсем мало. А потом я ездила во Дворец строителей, 41гл.
Сообщений: 11
• Страница 1 из 2 • 1, 2
Кто сейчас на форумеСейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 9 |
 |