Воспоминания от Тамары Павловны Киршиной
Добавлено: 14 авг 2011 18:31
Совершенно случайно на Прозе Ру нашла бесценные воспоминания Тамары Павловны Киршиной. Она 1920 года рождения. Родилась в Скородуме. Дело в том, что они были размещены еще 2009году. Она обещала продолжение, но его нет. А как жаль. Может ее родные выложат на страницах Прозы ру продолжение ее воспоминаний. Так бы хотелось продолжения. Зинаида. Пусть не обижаются на меня ее родные, но на этом форуме они должны быть.
Распопова Т.П.
Воспоминания о моей жизни
г. Магнитогорск 1996 -
Пишу для тех, кто пожелает узнать жизнь мою.
Буду писать правду и только правду.
Я, Распопова Тамара Павловна (до замужества Киршина), родилась 19 апреля 1920 г. в селе Скородум Зайковского района Ирбитского округа Екатеринбургской губернии (ныне Свердловская область). Как ни странно вам покажется, а родилась я на берегу реки Бобровки под пихтой. Их было две больших пихты - рядом росли, как подруги. Впоследствии я со своими подружками часто играла возле них, как будто это был наш дом. А получилось так. Раньше в деревне почти все сеяли лен и коноплю. Не помню в какое время, кажется после отжимок, т.е. когда пожнут весь урожай, а это пшеницу, овес, рожь у нас не сеяли, тогда начинали рвать (не жать) лен, коноплю, вязать в снопы. Лен-то рос не очень высокий, но и не низкий, а вот конопля росла очень высокой, до 2-3 метров высотой, снопы были очень большие и тяжелые. А потом их возили на озеро, топили в воду и так мочили до поры, когда уже вода покрывалась льдом. Тогда снопы вытаскивали из воды баграми, а багор это длинная палка или, вернее, длинный шест, на конце которого прочный крючок. Этим крючком захватывали сноп, вытаскивали из воды. Снопы свозили в баню для сушки. Работа со льном и коноплей была очень тяжелой и трудоемкой: сначала для мужчин, а затем и для женщин. Женщины собирались по 3-4 человека для совместной обработки сначала у одной, затем у другой. Так по очереди мяли лен и коноплю. И вот мама моя день мяла, а к вечеру стало ей плохо, и она пошла домой. Тетя Вера, младшая сестра отца и моя крестна, проводила маму до реки, а дальше она пошла одна. Дошла до пихт возле нашего огорода на берегу реки, а дальше-то не смогла: начались роды. Эти пихты и стали моим роддомом. Мама никогда не говорила об этом – все рассказала крестная Вера Анфимовна. Я все думаю, как же мама могла справиться с родами? Одна, а потом пошла домой через огород – это метров 500, а может и больше, да еще через пригон, где находились коровы, рядом с левой стороны была сеннница, где хранилось сено на зиму для скота и лошадей, а дальше еще пригон для лошадей.. Мама сняла с головы платок и в этом платке принесла меня домой. Мама была здоровая женщина – все обошлось хорошо. Когда женщины пришли ужинать, я уже лежала с мамой в кровати.
Дом наш был большой – так называемый пятистенный: прихожая, кухня, изба большая, горница, тоже большая, и еще горенка – то есть спальня. Деревня Скородум большая, а наш дом находился в конце ее. Рядом находились поля. Они отгораживались, чтобы скот не мог туда попасть. В Скородуме была большая, высокая церковь с зеркальным куполом – видно было за 15 км. Я хорошо помню, как снимали купол и крест. Нашелся один человек, который взялся за это дело. Трудился с утра до вечера. Вся деревня собралась вокруг. Когда упали на землю, то крест остался цел, а купол разбился на мелкие кусочки. Мы с девчонками собирали церкальца – нам было это интересно. Церковь была обнесена железной фигурной оградой. Вдоль нее росла сирень – очень хорошо цвела. Мы с девчонками бегали смотреть. Рядом с церковью жил поп. У него было много коз, и мы боялись близко подходить. Церковь имела два этажа. Службы проходили на первом этаже, и только по большим праздникам служили и на втором всю ночь. Я бывала в церкви, слушала службу, и было на что посмотреть. В большие праздники приезжали жители других деревень. Чтобы они могли въехать в деревню, нужно было открыть ворота. Вот этим мы и занимались с девочками. Нас было пятеро. А люди все приезжали нарядные и богатые. Нас угощали: кто конфет даст, кто печенья, пряников, а кто и денежек. Тогда мы бегали в лавку и покупали конфет. По окончании службы, когда разъезжались, мы опять были на воротах и получали гостинцы.
Когда мне было уже лет 7-8, я тоже мяла, но только лен - он легче конопли. У меня была маленькая мялка. Мне даже нравилась эта работа. Коноплю и лен чесали, т.е. прежде трепали, а потом чесали. Получалось такое хорошее, чистое, блестящее сырье, которое пряли, а затем ткали холст. Из него шили для семьи все, что нужно. Я всю эту работу могла выполнять, конечно, по своей силе. Мама давала мне норму: даст кудельку и скажет: «Вот спряди это и пойдешь играть». Пряла я хорошо, тонко, мама меня хвалила. Работала под песню, но помню только фразу «веретешко не вертится, ниточка не тянется». Бабушка Анисья, мама моего отца, говорила: «Ой, Тамара, далеко выйдешь замуж», - потому что нити у меня получались длинные. Конечно, это, наверное, была шутка, но и в самом деле вышло так В первое лето своей жизни я сильно болела. Мама боялась, что я не выживу. Ее не оставляли дома - забирали в поле, а за мной присматривала бабушка.
Мама удивлялась: «Уезжаю в поле - ты спишь, вечером приезжаю – спишь». Позже выяснилось, что бабушка поила меня маком, чтобы я спала дольше – ведь ей надо было по хозяйству управляться.
Когда я подросла, хорошо помню, не любила и не хотела оставаться дома с бабушкой, она была не ласковая. Меня всегда брали в поле. Когда сено косили, то уезжали на неделю и более, торопились косить сено, пока стоит хорошая погода. На покосе были большие муравьиные кучи. Мне мама говорила: «Не подходи близко и не трогай». Но мне было любопытно: ведь муравьи такие маленькие, как они могут покусать?
Однажды любопытство пересилило страх. Я взяла большие деревянные грабли и хотела разгрести кучу. Грабли то ведь длинные, думала убегу. Ну и только я положила грабли на кучу, как моментально муравьи осыпали меня. Я, конечно, подняла крик. Ой, как они больно кусаются, до сих пор помню Мама прибежала на выручку,
а брат Иван ликовал, закатывался от смеха. На покосе была речка Вязова, не широкая, метров 5-6, берега высокие, крутые. Вода текла быстро, шумно, очень чистая и холодная вода. Иногда даже набирали этой воды домой, потому что он была приятная на вкус. По берегам ее росла красная смородина, ее у нас звали “кислицей”. Помню, как-то пошел затяжной дождь, решили возвращаться домой. Набрали этой кислица полное эмалированное ведро. Однажды я проспала отъезд на покос, и пробыла дома дня 3. Приехал отец с покоса за продуктами. Бабушка к этому дню напекла хлеба, наготовила кислого молока в деревянной кадушечке ведра на 2, оно было очень хорошее, густое с пенками, кроме этого кваса бочоночек, сметаны, огурцов свежих. Отец приехал домой вечером, а утром рано все погрузили в короб, и я решила ехать с отцом на покос. Бабушка уговаривала не ездить, но я поехала. В телегу запряжена была Серуха. Полдеревни проехали, отец подъехал к дому товарища, мне сказал: «Посиди», - а сам пошел в дом и гулял там до полудня. Вышел уже хорошо выпившим. Поехали дальше. Отец решил еще к одному другу заехать, ушел в дом, а я опять сидела в коробке. День был жарким, и я захотела пить, а открыть бутыль и налить квас не могла.
Отец вышел из дома уже совсем пьяный, дал мне вожжи и сказал: «Не натягивай, Серуха дорогу знает», - а сам лег на бок и уснул. Я целый день была голодной, а попросить что-нибудь у отца не смела, он ведь был очень строгий, да еще пьяный - я очень боялась. На подъезде к реке Бобровке спуск с берега на мост был крутой, но Серуха была умница, спустилась тихо и спокойно. Помню, как хомут с шеи сползал ей на голову, но Серуха шла тихо. Телегу тянуло вниз под гору, а она сдерживала. Я, конечно, очень боялась, и разбудить отца страшно. Но все обошлось благополучно, выехали на хорошую дорогу. Я остановила Серуху, сошла с телеги, отломила от булки кусок и дала ей - она с удовольствием взяла. Я любила лошадей и сейчас люблю. Немного пожевала булки и сама, поехала дальше через лес. Дорогу я помнила в некоторых местах, а в одном месте она расходилась на две дороги, и я не знала, куда направить лошадь: направо или налево. Позднее уже узнала, что впереди было болото, и левая дорога вела к мосту через него, а по правой не было моста. Я же поехала по правой, ну и заехала в болото. Оно было глубокое и большое. Стала погонять Серуху, и она шла, все глубже и глубже утопая в болоте. В короб телеги набралась грязная вода. Серуха встала - уже не могла тянуть. Я очень перепугалась, заревела, начала отца будить. Когда он открыл глаза, заматерился, а увидав, что сидим в болоте, вроде враз протрезвел. Стал бить Серуху. Она, бедная, кое-как выволокла нас из болота. Дали Серухе отдохнуть. Отец снова лег спать, а я взяла вожжи в руки, и поехали дальше. Отец сказал, что впереди дорога хорошая, и Серуха ее знает. Приехали на покос уже в сумерках. Вот такая была история. Траву косили и сухую сгребали в копны, а копны свозили и метали стога. Я возила копны, сидя верхом на Мурке. Это был тоже хороший, смирный конь.
Отец мой жил веселой жизнью, особенно в зимнее время. Часто пил, гулял и очень обижал маму, даже бил ее. Однажды порывался убить, но не нашел ножа. Это была страшная ночь для меня. Когда он бывал пьяным и буянил, мы из дома убегали. Уходили и бабушка, и дедушка, и брат Иван. Иногда я залезала на полати, зарывалась в тулупы и плакала до тех пор, пока не одолевал сон. В школу я ходила ползимы, а затем исключили, так как была я дочь кулака. Детство было тяжелое, не веселое. Отец-то был гулящим, даже пудрился и применял духи, а мама была простой забитой женщиной, жила как работница, ей было не до гулянья.
Бабушка Матрена не была родной матерью моей маме, но была хорошая, добрая, ласковая. Они меня любили, и я часто гостила у них. Очень любила с бабушкой ходить в огород. Она всегда угощала меня морковкой - для меня это было лакомство. По праздникам ездили в гости в большое село Осинцево, где жила тетя Мария Грошева, сестра отца.
В Зайково жила другая сестра отца: тетя Прасковья Мурзина. В Речкалово жили мамины родители: дедушка Яков и бабушка Матрена.
В Осинцеве церковный приход был большой - со многих деревень люди приходили. Вокруг церкви была высокая, железная ограда, вдоль нее росла сирень. Я с подругами очень любила ходить и смотреть, когда цвела сирень. Рядом с церковью жил поп. У него были бодливые козы, и нам иногда приходилось удирать от них. Был со мной такой случай. Осенью с поля возили снопы, пшеницу, овес и рожь. В огороде складывали снопы в скирды, а зимой молотили. Возили снопы между нашим и соседским домом по проулку. Огород был огорожен жердями. Чтобы можно было проезжать, жерди на время убирали. Когда все рабочие уходили обедать, мне приходилось караулить этот проезд, чтобы овечки не заходили в огород. Однажды стою я на посту с прутиком, их отгоняю. А среди них был большой баран с толстыми завитыми рогами. Он опустил голову вниз и бежит прямо на меня.
Я поняла, что прутик мой не поможет, и тоже пустилась бежать в огород. Забежала в баню и только успела захлопнуть за собой дверь, как раздался сильный удар в дверь. Это барашек ее таранил рогами. Если бы я не успела убежать, то не знаю, что было бы со мной. После говорили, хорошо что убежала. Когда рабочие вернулись с обеда, в огороде было много овец, а сторож сидела в бане. Был и другой случай. Как-то весной пахали огород. Часть пашни оставляли под овощи, а часть засаживали картошкой. Высаживали под плуг. Я тоже тут же была. Братец мой надумал пошутить, взял земляного красного червя и положил его мне за ворот на спину. А червь холодный - я очень напугалась и с криком побежала к маме. Позже мама говорила, что я была белая как полотно. Я и до сих пор боюсь червей. Когда весной копаю землю в саду и вижу их, мне становится не по себе. Даже внуки часто подшучивают надо мной этими червями. Рядом с деревней находилось место, куда выводили лошадей на ночь пастись, называлось Конное. Там росло много травы. Там же проходились различные празднования. Ходили на Конное, конечно, небольшой компанией – мы девочки этого праздника ждали. И почему-то там всегда жарили яичницу.
В деревнях обычно дома располагаются по обе стороны улицы, а у нас не так далеко от нашего дома они стояли только по одной стороне – по другой шло большое ущелье, заросшее деревьями, почти лесом. Здесь каждое лето организовывался детский лагерь. Наверное, детей привозили из Ирбита, спали они в палатках Рядом протекала река Бобровка. Дети с удовольствием купались в ней. У них (у девочек) была форма: синяя юбочка, белая кофточка и красный галстук – это пионерская форма. В нашем огороде стояла баня. Я на эту баню забиралась – оттуда хорошо было видно, как пионеры купаются в реке. Я, сидя на крыше бани, раздумывала: «А почему нас деревенских не принимают в лагерь?» Мы, видимо, были не того сорта. Вечерами мы ходили в этот лагерь посмотреть, как пионеры выступали и пели – нам разрешали.
А вот еще, в большие праздники на Конной проводился круг, когда собиралось много народа, в основном молодежь. В одном месте плясали, в другом проводились танцы, в третьем проходила борьба мужчин. Была площадка, где просто прогуливались. На круг приезжали нарядными. Нам было очень это все интересно посмотреть кто как одет. Мне к празднику мама тоже сшила новое платье. Я его, как сейчас, вижу: красный сатин, а по нему белые колечки. В этом платье я праздновала только один раз. При раскулачивании и его забрали. Детские лагеря приезжали в 1927 и 1928 годах. На Конной было одно место, где земля качалась. Его огородили, чтобы случайно кто-нибудь не провалился. Я как-то у брата Ивана спрашивала про это место, но он ответил, что не знает, не помнит про такое. А я вот хорошо помню. Гуляния обычно продолжались до утра. Теперь-то я могу сказать, что это праздновался «Петров день», ежегодно 12 июля.
Много хорошего и плохого было в моем детстве, да все не опишешь. Происходили эти события летом 1929 года, а осенью нас, то-есть моих родителей, дедушку Анфима и бабушку Анисью раскулачили, так как мы жили зажиточно. Дом пятистенный считался хорошим в то время. Была кладовая из красного кирпича, большая, под железной крышей. В эту кладовую на лето ложили всю одежду и разные вещи из дома, берегли от пожара.
Дедушка Анфим Иванович был очень трудолюбивым, работящим и добрым. Его и отца арестовали, отправили в тюрьму города Туринска. А потом пришли люди, человек 5-6, точно не помню. Двое сели за стол. Один диктовал, а второй писал протокол. В доме все растрясли, все описали. Оставили нам только по смене белья, старенькое ватное одеяло, одну подушечку, старый мамин сундучок, икону, которая путешествовала с нами. Она и сейчас у меня, только не в том виде: ранее в ней были мамины венчальные цветы. Их уже давно нет. Все вещи, которые у нас забрали, погрузили на телегу и увезли.
Позднее были торги, все продали, ну и себе, наверное, кое-что забрали. Мама, видимо знала, что придут к нам по таким делам. Договорилась с одной женщиной, чтобы она взяла от мамы кое-что на сохранение. Мама наматывала на меня скатерть или еще что, завязывала. Я шла к тете Поле, а она с меня все снимала, и я возвращалась домой. Так я делала в день по рейсу, по одной вещичке носила. Сколько перенесла - не знаю. Тетя Поля была, вроде, в родстве. Жили они с мужем вдвоем, детей у них не было. Помню, у мамы была шаль пуховая хорошая и тоже туда ушла. Тетю Полю не раскулачили. Они уехали куда-то, и дальнейшая судьба их неизвестна. Мамино добро уехало вместе с ними.
Затем реквизиторы перешли в подпол. Подпол был большой, как комната, со множеством полок. Что там хранилось я точно не помню, только знаю, что масло в горшках было, сахар, мед были. Все, что хранилось в подвале, вытащили. Затем дошла очередь до скота: 3 дойных коровы, нетель, бычок рос для мяса на зиму, 2 или 3 теленка маленьких, три рабочих лошади, одна выездная, жеребчик вороной, которого еще не запрягали, и маленький жеребенок. Совсем недавно лошади трудились - осенью вывозят навоз на поля. Когда погнали со двора скот, Серуха заупрямилась, потому что ее дите осталось в огороде. Я, как всегда, взялась помогать - хотела за ними закрыть ворота.
Дедушка попросил меня выгнать жеребенка, который стоял и рыл копытцем. Я взяла прутик, подошла сзади его и ударила по холке. Он же не долго думал, дал мне сдачи: лягнул меня в правую ногу выше колена. Я с ревом полетела на землю, а жеребеночек побежал к своей мамочке. Когда лошадей выпустили во двор, я сидела и смотрела в окно. Коровы мычали, видимо что-то чувствовали неладное. Выездную лошадь привязали, а рабочие лошади стояли спокойно. А молодой жеребчик все бегал по двору и ржал. Из амбаров и кладовой тоже все выгрузили Все добро увезли и весь скот увели. Остались мы в пустом доме, даже крынки молока не было. Бабушка и мама плакали, а мы с Иваном молчали. Так прошла ночь. Утром бабушка взяла свой узелок и ушла к дочери, Вере Анфимовне Киршиной (это моя крестная, ее семья тоже была выслана вскоре в Ирбит). Позже крестная нам рассказывала, что председатель колхоза запряг молодого жеребчика и гонял на нем по деревне. А жеребчик ведь не был обучен ходить в упряжке, ни как не шел. Председатель его сильно бил и заставил бежать. Бил и приговаривал: «Кулацкая скотина, знай наших!», и, конечно, загнал жеребчика. Он упал, но мужики его выходили, подняли лошадку на
ноги. Потом были торги. Продавали все кулацкое имущество, вывели на продажу и эту полудохлую лошадку – думали, видимо, что она сдохнет. О торгах знали и приезжали даже с других деревень. Один мужичек знал дедушку Анфима и знал, от какого племени этот жеребчик, купил его, выходил. Стал жеребчик хорошим конем. На каком-то празднике были скачки, и этот жеребчик занял первое место. Тогда наш председатель решил вернуть его обратно. Хотел купить, но не тут-то было. Новый хозяин оставил себе.
В октябре или в ноябре предложили нам (это мама, Иван и я) перебраться на новое место жительства. За рекой была небольшая улица. На краю улицы у самой поскотины, где пасли скот, стояла избушка. В ней было всего два окна. Избушка была маленькая, но с русской печью. Ни ворот, ни забора вокруг не было. Вот ее нам и предложили. Правда была рядом небольшая сараюшка, пустая - дров ни полешка не было. Топить нечем. Пришли мы к новому жительству с саночками. На саночках сундучок, а в нем то, что было нам оставлено, да корзинка с двумя бутылками молока, хлебом, выпечкой. Так началась наша новая жизнь. В окнах дыры, в дверях щели – сквознячок раздольно гулял по избушке. Мы не раздевались. Маму все люди знали, все ее жалели и приносили нам тайком, когда стемнеет, кто хлеба, кто дров. Мама печку протопит и мы на печке грелись, спали на ней с мамой. В избе была кровать. Мама отдала Ивану одеяло, и он спал на кровати. Днями Иван дома почти не бывал, где-то пропадал у друзей. Так мы прожили до 16 марта 1930 года, а 17 нам приказали явиться в церковь со своим имуществом. Мы опять поставили сундучок на саночки и пошли-поехали. Добрались до церкви, зашли в нее, занесли сундучок, устроились на нем. У ворот церкви стояла охрана, и за ворота нас больше не выпустили. В церкви было много народу. Все такие как мы, но из разных деревень. Бабушку привезли к нам, не оставили у дочери. Потом пришла комиссия какая-то, врачи. Все раздевались до нижней рубашки, каждая семья по очереди. Подходили к столу на проверку. Спрашивали: «У кого есть деньги и золото, выкладывайте на стол. Если не выложите, то - в тюрьму» Обыскивали. У мамы было 25 рублей, она, конечно, их отдала. У Ивана было золотое кольцо - ему дал дедушка Анфим, когда почуял неладное перед арестом. Иван перед тем, как подойти на обыск, вышел на улицу и отдал кольцо другу через решетку изгороди, которой была обнесена церковь.
За изгородью стояло много народу, провожающих, а кто просто любопытствовал, и там же стоял друг Ивана. Иван попросил кольцо подержать, пока пройдет обыск, а потом, дескать, вернешь обратно. Но друг тот не устоял от соблазна, ведь в то время золото было редкостью, и удрал парень с кольцом. А сколько было шуму в церкви: кто плакал, кто кричал. Плакала одна девушка, которую разлучали с любимым парнем. Она очень просила оставить ее с женихом, но ей не разрешили, она подлежала к высылке с родителями.А парень, видимо, был победнее, его не высылали. 18 марта с утра пришла к церкви моя крестная мама, Вера Анфимовна Киршина. Мы вышли на улицу и попрощались с ней через изгородь. Вера Анфимовна после прощания пошла в роддом в Зайково, за 2 километра от Скородума, и там родила сына, Виктора Павловича Киршина.
Вскоре к церкви подвели лошадей, запряженных в сани. Приказали грузиться. Нам досталась белая лошадка. Поставили в сани свой сундук, 2 мешка сухарей, которые нам выдали на дорогу, и поехали. Эшелон получился большой. Сопровождали нас конвоиры с винтовками, чтобы не убежали. А куда нам было бежать?! Все покорялись мирно. Проехали Зайково, затем Речкалово, это мамина родина. Я хорошо помню: проезжали по улице, где был родной мамин дом. У ворот стоял дедушка Яков Речкалов, мамин отец, а бабушка Матрена Ивановна смотрела в окно. Иван побежал к дедушке попрощаться, но его тут же вернули конвоиры. К вечеру или на другой день приехали в город Туринск. Здесь к нам присоединились дедушка и отец, их выпустили. Всех их было много, ведь из каждой семьи были арестованные.
Днем эшелон двигался, а ночью стоял. Спали, кто как мог. Женщины с детьми в санях, подростки бегали - стоять и сидеть холодно. Мужчины собирались кучками, кто с кем и о чем-то вели разговоры. Чуть рассветало, ехали дальше. Ехали сибирским трактом. Не знаю, сколько проехали, доехали до большого волока. Волоком называется большое расстояние, где нет деревень, а все лес и лес. Через волок ехали три дня. Поздно вечером останавливались на ночь. На остановках был большой барак. В нем стояли широкий и длинный дощатый стол и одна печка. Освещался барак керосиновой лампой, которая светила еле-еле. Мужчины рубили дрова и топили эту печку. В зшелоне были семьи с маленькими детьми, которым нужно было тепло, чтобы перепеленать, обсушиться. Дети побольше, такие как я, заходили погреться на время. В бараке было очень тесно. Постою немного и бегу к маме в сани. Укроемся одеялом и сидим, дремлем. Первый день ехали вроде спокойно, а на второй день некоторые лошадки стали падать. Ведь давали лошадок самых негожих, как говорится: «На тебе боже, что нам негоже». Днем пригревало, и дорога была плохая. Снег таял, местами были лужи и грязь. Упадет лошадка, ее поднимают мужички, поднимают, а не могут поднять, возьмут и в сторонку оттащат, чтобы дорогу освободить, следующим ехать надо. Вещи тех, у кого пала лошадка, перекладывали к знакомым или к кому попало. Сани тоже оттаскивали в сторону. Так по всей дороге попадались дохлые лошади, а некоторые еще издавали ржание. Жутко было смотреть, люди даже плакали. Ехали, видимо, через болота, потому что были видны вытаявшие кочки, мох, ягоды клюквы. Люди отбегали немного в сторону и собирали клюкву. Я тоже бегала, но разве много наберешь на ходу - от обоза отстанешь, да и есть ее нельзя: она холодная, даже мерзлая. Вечером второго дня приехали к такому же бараку, как в первый. С лошадьми люди мучились, было много ругани и слез. На третий день заехали в деревню. Было еще светло. Я видела как ребятишки лет по 7-10 бегали через улицу босиком по снегу. Наши люди очень удивлялись этому. Тут нас распределили по домам. Хозяева принимали спокойно. Нашу и еще одну семью поселили в один дом. Хозяева чаем напоили. Хотя и без сахара, а все-таки горячий, с сухариками, вкусен был. Ведь до этого сухарики грызли без горяченького. Может у кого-то было что и помимо сухарей. На этой стоянке мы обогрелись и отдохнули. Лошадки тоже наконец хорошо отдохнули. Поутру поехали дальше. Были определены каждой семье конкретные районы. Нас и еще несколько семей назначили в Нахрагинский район, в деревню Чесноки. С нами ехали туда тетя Анна, папина сестра, с мужем, дядей Сергеем Богомоловым. Детей у них не было. Вернее у дяди Сергея была дочь Катя от первой жены и приемный сын Сергей (его маленьким в пеленках подкинули, была там и записка). Как дядя Сережа богато жили, какое хозяйство было - не знаю, а вот дом их хорошо помню. Дом был большой двухэтажный, кирпичный. Мать дяди Сергея жила отдельно, внизу. С ней жили Катя и приемный сын Сережа. Их не выселили, оставили дома. Кроме тети Анны у отца были еще две сестры: тетя Прасковья и тетя Вера. Тетя Прасковья была замужем за дядей Марком Мурзиным. У них семья была большая: Тимофей, Анна, Арсентий и Клавдия. Они ехали вместе с нами. Семья тети Веры, как я уже упоминала, была выслана позже в Ирбит.
Кроме перечисленной близкой родни рядом разделяли нашу участь семьи трех родных братьев Речкаловых. Из Скородума были мы и Богомоловы, Мурзины из Зайково, Речкаловы из деревни Речкалово. Моя мама, в девичестве Речкалова, тоже была родом оттуда, но были ли они в родстве, я не знаю. Ехали с нами и другие семьи, но я не знаю, откуда они.
Жизнь в Западной Сибири.
Продолжение следует.
Так мы прожили до 16 марта 1930 года, а 17 нам приказали явиться в церковь со своим имуществом. Мы опять поставили сундучок на саночки и пошли-поехали. Добрались до церкви, зашли в нее, занесли сундучок, устроились на нем. У ворот церкви стояла охрана, и за ворота нас больше не выпустили. В церкви было много народу. Все такие как мы, но из разных деревень. Бабушку привезли к нам, не оставили у дочери. Потом пришла комиссия какая-то, врачи. Все раздевались до нижней рубашки, каждая семья по очереди. Подходили к столу на проверку. Спрашивали: «У кого есть деньги и золото, выкладывайте на стол. Если не выложите, то - в тюрьму» Обыскивали. У мамы было 25 рублей, она, конечно, их отдала. У Ивана было золотое кольцо - ему дал дедушка Анфим, когда почуял неладное перед арестом. Иван перед тем, как подойти на обыск, вышел на улицу и отдал кольцо другу через решетку изгороди, которой была обнесена церковь.
За изгородью стояло много народу, провожающих, а кто просто любопытствовал, и там же стоял друг Ивана. Иван попросил кольцо подержать, пока пройдет обыск, а потом, дескать, вернешь обратно. Но друг тот не устоял от соблазна, ведь в то время золото было редкостью, и удрал парень с кольцом. А сколько было шуму в церкви: кто плакал, кто кричал. Плакала одна девушка, которую разлучали с любимым парнем. Она очень просила оставить ее с женихом, но ей не разрешили, она подлежала к высылке с родителями.А парень, видимо, был победнее, его не высылали. 18 марта с утра пришла к церкви моя крестная мама, Вера Анфимовна Киршина. Мы вышли на улицу и попрощались с ней через изгородь. Вера Анфимовна после прощания пошла в роддом в Зайково, за 2 километра от Скородума, и там родила сына, Виктора Павловича Киршина.
Вскоре к церкви подвели лошадей, запряженных в сани. Приказали грузиться. Нам досталась белая лошадка. Поставили в сани свой сундук, 2 мешка сухарей, которые нам выдали на дорогу, и поехали. Эшелон получился большой. Сопровождали нас конвоиры с винтовками, чтобы не убежали. А куда нам было бежать?! Все покорялись мирно. Проехали Зайково, затем Речкалово, это мамина родина. Я хорошо помню: проезжали по улице, где был родной мамин дом. У ворот стоял дедушка Яков Речкалов, мамин отец, а бабушка Матрена Ивановна смотрела в окно. Иван побежал к дедушке попрощаться, но его тут же вернули конвоиры. К вечеру или на другой день приехали в город Туринск. Здесь к нам присоединились дедушка и отец, их выпустили. Всех их было много, ведь из каждой семьи были арестованные.
Днем эшелон двигался, а ночью стоял. Спали, кто как мог. Женщины с детьми в санях, подростки бегали - стоять и сидеть холодно. Мужчины собирались кучками, кто с кем и о чем-то вели разговоры. Чуть рассветало, ехали дальше. Ехали сибирским трактом. Не знаю, сколько проехали, доехали до большого волока. Волоком называется большое расстояние, где нет деревень, а все лес и лес. Через волок ехали три дня. Поздно вечером останавливались на ночь. На остановках был большой барак. В нем стояли широкий и длинный дощатый стол и одна печка. Освещался барак керосиновой лампой, которая светила еле-еле. Мужчины рубили дрова и топили эту печку. В зшелоне были семьи с маленькими детьми, которым нужно было тепло, чтобы перепеленать, обсушиться. Дети побольше, такие как я, заходили погреться на время. В бараке было очень тесно. Постою немного и бегу к маме в сани. Укроемся одеялом и сидим, дремлем. Первый день ехали вроде спокойно, а на второй день некоторые лошадки стали падать. Ведь давали лошадок самых негожих, как говорится: «На тебе боже, что нам негоже». Днем пригревало, и дорога была плохая. Снег таял, местами были лужи и грязь. Упадет лошадка, ее поднимают мужички, поднимают, а не могут поднять, возьмут и в сторонку оттащат, чтобы дорогу освободить, следующим ехать надо. Вещи тех, у кого пала лошадка, перекладывали к знакомым или к кому попало. Сани тоже оттаскивали в сторону. Так по всей дороге попадались дохлые лошади, а некоторые еще издавали ржание. Жутко было смотреть, люди даже плакали. Ехали, видимо, через болота, потому что были видны вытаявшие кочки, мох, ягоды клюквы. Люди отбегали немного в сторону и собирали клюкву. Я тоже бегала, но разве много наберешь на ходу - от обоза отстанешь, да и есть ее нельзя: она холодная, даже мерзлая. Вечером второго дня приехали к такому же бараку, как в первый. С лошадьми люди мучились, было много ругани и слез. На третий день заехали в деревню. Было еще светло. Я видела как ребятишки лет по 7-10 бегали через улицу босиком по снегу. Наши люди очень удивлялись этому. Тут нас распределили по домам. Хозяева принимали спокойно. Нашу и еще одну семью поселили в один дом. Хозяева чаем напоили. Хотя и без сахара, а все-таки горячий, с сухариками, вкусен был. Ведь до этого сухарики грызли без горяченького. Может у кого-то было что и помимо сухарей. На этой стоянке мы обогрелись и отдохнули. Лошадки тоже наконец хорошо отдохнули. Поутру поехали дальше. Были определены каждой семье конкретные районы. Нас и еще несколько семей назначили в Нахрагинский район, в деревню Чесноки. С нами ехали туда тетя Анна, папина сестра, с мужем, дядей Сергеем Богомоловым. Детей у них не было. Вернее у дяди Сергея была дочь Катя от первой жены и приемный сын Сергей (его маленьким в пеленках подкинули, была там и записка). Как дядя Сережа богато жили, какое хозяйство было - не знаю, а вот дом их хорошо помню. Дом был большой двухэтажный, кирпичный. Мать дяди Сергея жила отдельно, внизу. С ней жили Катя и приемный сын Сережа. Их не выселили, оставили дома. Кроме тети Анны у отца были еще две сестры: тетя Прасковья и тетя Вера. Тетя Прасковья была замужем за дядей Марком Мурзиным. У них семья была большая: Тимофей, Анна, Арсентий и Клавдия. Они ехали вместе с нами. Семья тети Веры, как я уже упоминала, была выслана позже в Ирбит.
Кроме перечисленной близкой родни рядом разделяли нашу участь семьи трех родных братьев Речкаловых. Из Скородума были мы и Богомоловы, Мурзины из Зайково, Речкаловы из деревни Речкалово. Моя мама, в девичестве Речкалова, тоже была родом оттуда, но были ли они в родстве, я не знаю. Ехали с нами и другие семьи, но я не знаю, откуда они.
Жизнь в Западной Сибири.
Распопова Т.П.
Воспоминания о моей жизни
г. Магнитогорск 1996 -
Пишу для тех, кто пожелает узнать жизнь мою.
Буду писать правду и только правду.
Я, Распопова Тамара Павловна (до замужества Киршина), родилась 19 апреля 1920 г. в селе Скородум Зайковского района Ирбитского округа Екатеринбургской губернии (ныне Свердловская область). Как ни странно вам покажется, а родилась я на берегу реки Бобровки под пихтой. Их было две больших пихты - рядом росли, как подруги. Впоследствии я со своими подружками часто играла возле них, как будто это был наш дом. А получилось так. Раньше в деревне почти все сеяли лен и коноплю. Не помню в какое время, кажется после отжимок, т.е. когда пожнут весь урожай, а это пшеницу, овес, рожь у нас не сеяли, тогда начинали рвать (не жать) лен, коноплю, вязать в снопы. Лен-то рос не очень высокий, но и не низкий, а вот конопля росла очень высокой, до 2-3 метров высотой, снопы были очень большие и тяжелые. А потом их возили на озеро, топили в воду и так мочили до поры, когда уже вода покрывалась льдом. Тогда снопы вытаскивали из воды баграми, а багор это длинная палка или, вернее, длинный шест, на конце которого прочный крючок. Этим крючком захватывали сноп, вытаскивали из воды. Снопы свозили в баню для сушки. Работа со льном и коноплей была очень тяжелой и трудоемкой: сначала для мужчин, а затем и для женщин. Женщины собирались по 3-4 человека для совместной обработки сначала у одной, затем у другой. Так по очереди мяли лен и коноплю. И вот мама моя день мяла, а к вечеру стало ей плохо, и она пошла домой. Тетя Вера, младшая сестра отца и моя крестна, проводила маму до реки, а дальше она пошла одна. Дошла до пихт возле нашего огорода на берегу реки, а дальше-то не смогла: начались роды. Эти пихты и стали моим роддомом. Мама никогда не говорила об этом – все рассказала крестная Вера Анфимовна. Я все думаю, как же мама могла справиться с родами? Одна, а потом пошла домой через огород – это метров 500, а может и больше, да еще через пригон, где находились коровы, рядом с левой стороны была сеннница, где хранилось сено на зиму для скота и лошадей, а дальше еще пригон для лошадей.. Мама сняла с головы платок и в этом платке принесла меня домой. Мама была здоровая женщина – все обошлось хорошо. Когда женщины пришли ужинать, я уже лежала с мамой в кровати.
Дом наш был большой – так называемый пятистенный: прихожая, кухня, изба большая, горница, тоже большая, и еще горенка – то есть спальня. Деревня Скородум большая, а наш дом находился в конце ее. Рядом находились поля. Они отгораживались, чтобы скот не мог туда попасть. В Скородуме была большая, высокая церковь с зеркальным куполом – видно было за 15 км. Я хорошо помню, как снимали купол и крест. Нашелся один человек, который взялся за это дело. Трудился с утра до вечера. Вся деревня собралась вокруг. Когда упали на землю, то крест остался цел, а купол разбился на мелкие кусочки. Мы с девчонками собирали церкальца – нам было это интересно. Церковь была обнесена железной фигурной оградой. Вдоль нее росла сирень – очень хорошо цвела. Мы с девчонками бегали смотреть. Рядом с церковью жил поп. У него было много коз, и мы боялись близко подходить. Церковь имела два этажа. Службы проходили на первом этаже, и только по большим праздникам служили и на втором всю ночь. Я бывала в церкви, слушала службу, и было на что посмотреть. В большие праздники приезжали жители других деревень. Чтобы они могли въехать в деревню, нужно было открыть ворота. Вот этим мы и занимались с девочками. Нас было пятеро. А люди все приезжали нарядные и богатые. Нас угощали: кто конфет даст, кто печенья, пряников, а кто и денежек. Тогда мы бегали в лавку и покупали конфет. По окончании службы, когда разъезжались, мы опять были на воротах и получали гостинцы.
Когда мне было уже лет 7-8, я тоже мяла, но только лен - он легче конопли. У меня была маленькая мялка. Мне даже нравилась эта работа. Коноплю и лен чесали, т.е. прежде трепали, а потом чесали. Получалось такое хорошее, чистое, блестящее сырье, которое пряли, а затем ткали холст. Из него шили для семьи все, что нужно. Я всю эту работу могла выполнять, конечно, по своей силе. Мама давала мне норму: даст кудельку и скажет: «Вот спряди это и пойдешь играть». Пряла я хорошо, тонко, мама меня хвалила. Работала под песню, но помню только фразу «веретешко не вертится, ниточка не тянется». Бабушка Анисья, мама моего отца, говорила: «Ой, Тамара, далеко выйдешь замуж», - потому что нити у меня получались длинные. Конечно, это, наверное, была шутка, но и в самом деле вышло так В первое лето своей жизни я сильно болела. Мама боялась, что я не выживу. Ее не оставляли дома - забирали в поле, а за мной присматривала бабушка.
Мама удивлялась: «Уезжаю в поле - ты спишь, вечером приезжаю – спишь». Позже выяснилось, что бабушка поила меня маком, чтобы я спала дольше – ведь ей надо было по хозяйству управляться.
Когда я подросла, хорошо помню, не любила и не хотела оставаться дома с бабушкой, она была не ласковая. Меня всегда брали в поле. Когда сено косили, то уезжали на неделю и более, торопились косить сено, пока стоит хорошая погода. На покосе были большие муравьиные кучи. Мне мама говорила: «Не подходи близко и не трогай». Но мне было любопытно: ведь муравьи такие маленькие, как они могут покусать?
Однажды любопытство пересилило страх. Я взяла большие деревянные грабли и хотела разгрести кучу. Грабли то ведь длинные, думала убегу. Ну и только я положила грабли на кучу, как моментально муравьи осыпали меня. Я, конечно, подняла крик. Ой, как они больно кусаются, до сих пор помню Мама прибежала на выручку,
а брат Иван ликовал, закатывался от смеха. На покосе была речка Вязова, не широкая, метров 5-6, берега высокие, крутые. Вода текла быстро, шумно, очень чистая и холодная вода. Иногда даже набирали этой воды домой, потому что он была приятная на вкус. По берегам ее росла красная смородина, ее у нас звали “кислицей”. Помню, как-то пошел затяжной дождь, решили возвращаться домой. Набрали этой кислица полное эмалированное ведро. Однажды я проспала отъезд на покос, и пробыла дома дня 3. Приехал отец с покоса за продуктами. Бабушка к этому дню напекла хлеба, наготовила кислого молока в деревянной кадушечке ведра на 2, оно было очень хорошее, густое с пенками, кроме этого кваса бочоночек, сметаны, огурцов свежих. Отец приехал домой вечером, а утром рано все погрузили в короб, и я решила ехать с отцом на покос. Бабушка уговаривала не ездить, но я поехала. В телегу запряжена была Серуха. Полдеревни проехали, отец подъехал к дому товарища, мне сказал: «Посиди», - а сам пошел в дом и гулял там до полудня. Вышел уже хорошо выпившим. Поехали дальше. Отец решил еще к одному другу заехать, ушел в дом, а я опять сидела в коробке. День был жарким, и я захотела пить, а открыть бутыль и налить квас не могла.
Отец вышел из дома уже совсем пьяный, дал мне вожжи и сказал: «Не натягивай, Серуха дорогу знает», - а сам лег на бок и уснул. Я целый день была голодной, а попросить что-нибудь у отца не смела, он ведь был очень строгий, да еще пьяный - я очень боялась. На подъезде к реке Бобровке спуск с берега на мост был крутой, но Серуха была умница, спустилась тихо и спокойно. Помню, как хомут с шеи сползал ей на голову, но Серуха шла тихо. Телегу тянуло вниз под гору, а она сдерживала. Я, конечно, очень боялась, и разбудить отца страшно. Но все обошлось благополучно, выехали на хорошую дорогу. Я остановила Серуху, сошла с телеги, отломила от булки кусок и дала ей - она с удовольствием взяла. Я любила лошадей и сейчас люблю. Немного пожевала булки и сама, поехала дальше через лес. Дорогу я помнила в некоторых местах, а в одном месте она расходилась на две дороги, и я не знала, куда направить лошадь: направо или налево. Позднее уже узнала, что впереди было болото, и левая дорога вела к мосту через него, а по правой не было моста. Я же поехала по правой, ну и заехала в болото. Оно было глубокое и большое. Стала погонять Серуху, и она шла, все глубже и глубже утопая в болоте. В короб телеги набралась грязная вода. Серуха встала - уже не могла тянуть. Я очень перепугалась, заревела, начала отца будить. Когда он открыл глаза, заматерился, а увидав, что сидим в болоте, вроде враз протрезвел. Стал бить Серуху. Она, бедная, кое-как выволокла нас из болота. Дали Серухе отдохнуть. Отец снова лег спать, а я взяла вожжи в руки, и поехали дальше. Отец сказал, что впереди дорога хорошая, и Серуха ее знает. Приехали на покос уже в сумерках. Вот такая была история. Траву косили и сухую сгребали в копны, а копны свозили и метали стога. Я возила копны, сидя верхом на Мурке. Это был тоже хороший, смирный конь.
Отец мой жил веселой жизнью, особенно в зимнее время. Часто пил, гулял и очень обижал маму, даже бил ее. Однажды порывался убить, но не нашел ножа. Это была страшная ночь для меня. Когда он бывал пьяным и буянил, мы из дома убегали. Уходили и бабушка, и дедушка, и брат Иван. Иногда я залезала на полати, зарывалась в тулупы и плакала до тех пор, пока не одолевал сон. В школу я ходила ползимы, а затем исключили, так как была я дочь кулака. Детство было тяжелое, не веселое. Отец-то был гулящим, даже пудрился и применял духи, а мама была простой забитой женщиной, жила как работница, ей было не до гулянья.
Бабушка Матрена не была родной матерью моей маме, но была хорошая, добрая, ласковая. Они меня любили, и я часто гостила у них. Очень любила с бабушкой ходить в огород. Она всегда угощала меня морковкой - для меня это было лакомство. По праздникам ездили в гости в большое село Осинцево, где жила тетя Мария Грошева, сестра отца.
В Зайково жила другая сестра отца: тетя Прасковья Мурзина. В Речкалово жили мамины родители: дедушка Яков и бабушка Матрена.
В Осинцеве церковный приход был большой - со многих деревень люди приходили. Вокруг церкви была высокая, железная ограда, вдоль нее росла сирень. Я с подругами очень любила ходить и смотреть, когда цвела сирень. Рядом с церковью жил поп. У него были бодливые козы, и нам иногда приходилось удирать от них. Был со мной такой случай. Осенью с поля возили снопы, пшеницу, овес и рожь. В огороде складывали снопы в скирды, а зимой молотили. Возили снопы между нашим и соседским домом по проулку. Огород был огорожен жердями. Чтобы можно было проезжать, жерди на время убирали. Когда все рабочие уходили обедать, мне приходилось караулить этот проезд, чтобы овечки не заходили в огород. Однажды стою я на посту с прутиком, их отгоняю. А среди них был большой баран с толстыми завитыми рогами. Он опустил голову вниз и бежит прямо на меня.
Я поняла, что прутик мой не поможет, и тоже пустилась бежать в огород. Забежала в баню и только успела захлопнуть за собой дверь, как раздался сильный удар в дверь. Это барашек ее таранил рогами. Если бы я не успела убежать, то не знаю, что было бы со мной. После говорили, хорошо что убежала. Когда рабочие вернулись с обеда, в огороде было много овец, а сторож сидела в бане. Был и другой случай. Как-то весной пахали огород. Часть пашни оставляли под овощи, а часть засаживали картошкой. Высаживали под плуг. Я тоже тут же была. Братец мой надумал пошутить, взял земляного красного червя и положил его мне за ворот на спину. А червь холодный - я очень напугалась и с криком побежала к маме. Позже мама говорила, что я была белая как полотно. Я и до сих пор боюсь червей. Когда весной копаю землю в саду и вижу их, мне становится не по себе. Даже внуки часто подшучивают надо мной этими червями. Рядом с деревней находилось место, куда выводили лошадей на ночь пастись, называлось Конное. Там росло много травы. Там же проходились различные празднования. Ходили на Конное, конечно, небольшой компанией – мы девочки этого праздника ждали. И почему-то там всегда жарили яичницу.
В деревнях обычно дома располагаются по обе стороны улицы, а у нас не так далеко от нашего дома они стояли только по одной стороне – по другой шло большое ущелье, заросшее деревьями, почти лесом. Здесь каждое лето организовывался детский лагерь. Наверное, детей привозили из Ирбита, спали они в палатках Рядом протекала река Бобровка. Дети с удовольствием купались в ней. У них (у девочек) была форма: синяя юбочка, белая кофточка и красный галстук – это пионерская форма. В нашем огороде стояла баня. Я на эту баню забиралась – оттуда хорошо было видно, как пионеры купаются в реке. Я, сидя на крыше бани, раздумывала: «А почему нас деревенских не принимают в лагерь?» Мы, видимо, были не того сорта. Вечерами мы ходили в этот лагерь посмотреть, как пионеры выступали и пели – нам разрешали.
А вот еще, в большие праздники на Конной проводился круг, когда собиралось много народа, в основном молодежь. В одном месте плясали, в другом проводились танцы, в третьем проходила борьба мужчин. Была площадка, где просто прогуливались. На круг приезжали нарядными. Нам было очень это все интересно посмотреть кто как одет. Мне к празднику мама тоже сшила новое платье. Я его, как сейчас, вижу: красный сатин, а по нему белые колечки. В этом платье я праздновала только один раз. При раскулачивании и его забрали. Детские лагеря приезжали в 1927 и 1928 годах. На Конной было одно место, где земля качалась. Его огородили, чтобы случайно кто-нибудь не провалился. Я как-то у брата Ивана спрашивала про это место, но он ответил, что не знает, не помнит про такое. А я вот хорошо помню. Гуляния обычно продолжались до утра. Теперь-то я могу сказать, что это праздновался «Петров день», ежегодно 12 июля.
Много хорошего и плохого было в моем детстве, да все не опишешь. Происходили эти события летом 1929 года, а осенью нас, то-есть моих родителей, дедушку Анфима и бабушку Анисью раскулачили, так как мы жили зажиточно. Дом пятистенный считался хорошим в то время. Была кладовая из красного кирпича, большая, под железной крышей. В эту кладовую на лето ложили всю одежду и разные вещи из дома, берегли от пожара.
Дедушка Анфим Иванович был очень трудолюбивым, работящим и добрым. Его и отца арестовали, отправили в тюрьму города Туринска. А потом пришли люди, человек 5-6, точно не помню. Двое сели за стол. Один диктовал, а второй писал протокол. В доме все растрясли, все описали. Оставили нам только по смене белья, старенькое ватное одеяло, одну подушечку, старый мамин сундучок, икону, которая путешествовала с нами. Она и сейчас у меня, только не в том виде: ранее в ней были мамины венчальные цветы. Их уже давно нет. Все вещи, которые у нас забрали, погрузили на телегу и увезли.
Позднее были торги, все продали, ну и себе, наверное, кое-что забрали. Мама, видимо знала, что придут к нам по таким делам. Договорилась с одной женщиной, чтобы она взяла от мамы кое-что на сохранение. Мама наматывала на меня скатерть или еще что, завязывала. Я шла к тете Поле, а она с меня все снимала, и я возвращалась домой. Так я делала в день по рейсу, по одной вещичке носила. Сколько перенесла - не знаю. Тетя Поля была, вроде, в родстве. Жили они с мужем вдвоем, детей у них не было. Помню, у мамы была шаль пуховая хорошая и тоже туда ушла. Тетю Полю не раскулачили. Они уехали куда-то, и дальнейшая судьба их неизвестна. Мамино добро уехало вместе с ними.
Затем реквизиторы перешли в подпол. Подпол был большой, как комната, со множеством полок. Что там хранилось я точно не помню, только знаю, что масло в горшках было, сахар, мед были. Все, что хранилось в подвале, вытащили. Затем дошла очередь до скота: 3 дойных коровы, нетель, бычок рос для мяса на зиму, 2 или 3 теленка маленьких, три рабочих лошади, одна выездная, жеребчик вороной, которого еще не запрягали, и маленький жеребенок. Совсем недавно лошади трудились - осенью вывозят навоз на поля. Когда погнали со двора скот, Серуха заупрямилась, потому что ее дите осталось в огороде. Я, как всегда, взялась помогать - хотела за ними закрыть ворота.
Дедушка попросил меня выгнать жеребенка, который стоял и рыл копытцем. Я взяла прутик, подошла сзади его и ударила по холке. Он же не долго думал, дал мне сдачи: лягнул меня в правую ногу выше колена. Я с ревом полетела на землю, а жеребеночек побежал к своей мамочке. Когда лошадей выпустили во двор, я сидела и смотрела в окно. Коровы мычали, видимо что-то чувствовали неладное. Выездную лошадь привязали, а рабочие лошади стояли спокойно. А молодой жеребчик все бегал по двору и ржал. Из амбаров и кладовой тоже все выгрузили Все добро увезли и весь скот увели. Остались мы в пустом доме, даже крынки молока не было. Бабушка и мама плакали, а мы с Иваном молчали. Так прошла ночь. Утром бабушка взяла свой узелок и ушла к дочери, Вере Анфимовне Киршиной (это моя крестная, ее семья тоже была выслана вскоре в Ирбит). Позже крестная нам рассказывала, что председатель колхоза запряг молодого жеребчика и гонял на нем по деревне. А жеребчик ведь не был обучен ходить в упряжке, ни как не шел. Председатель его сильно бил и заставил бежать. Бил и приговаривал: «Кулацкая скотина, знай наших!», и, конечно, загнал жеребчика. Он упал, но мужики его выходили, подняли лошадку на
ноги. Потом были торги. Продавали все кулацкое имущество, вывели на продажу и эту полудохлую лошадку – думали, видимо, что она сдохнет. О торгах знали и приезжали даже с других деревень. Один мужичек знал дедушку Анфима и знал, от какого племени этот жеребчик, купил его, выходил. Стал жеребчик хорошим конем. На каком-то празднике были скачки, и этот жеребчик занял первое место. Тогда наш председатель решил вернуть его обратно. Хотел купить, но не тут-то было. Новый хозяин оставил себе.
В октябре или в ноябре предложили нам (это мама, Иван и я) перебраться на новое место жительства. За рекой была небольшая улица. На краю улицы у самой поскотины, где пасли скот, стояла избушка. В ней было всего два окна. Избушка была маленькая, но с русской печью. Ни ворот, ни забора вокруг не было. Вот ее нам и предложили. Правда была рядом небольшая сараюшка, пустая - дров ни полешка не было. Топить нечем. Пришли мы к новому жительству с саночками. На саночках сундучок, а в нем то, что было нам оставлено, да корзинка с двумя бутылками молока, хлебом, выпечкой. Так началась наша новая жизнь. В окнах дыры, в дверях щели – сквознячок раздольно гулял по избушке. Мы не раздевались. Маму все люди знали, все ее жалели и приносили нам тайком, когда стемнеет, кто хлеба, кто дров. Мама печку протопит и мы на печке грелись, спали на ней с мамой. В избе была кровать. Мама отдала Ивану одеяло, и он спал на кровати. Днями Иван дома почти не бывал, где-то пропадал у друзей. Так мы прожили до 16 марта 1930 года, а 17 нам приказали явиться в церковь со своим имуществом. Мы опять поставили сундучок на саночки и пошли-поехали. Добрались до церкви, зашли в нее, занесли сундучок, устроились на нем. У ворот церкви стояла охрана, и за ворота нас больше не выпустили. В церкви было много народу. Все такие как мы, но из разных деревень. Бабушку привезли к нам, не оставили у дочери. Потом пришла комиссия какая-то, врачи. Все раздевались до нижней рубашки, каждая семья по очереди. Подходили к столу на проверку. Спрашивали: «У кого есть деньги и золото, выкладывайте на стол. Если не выложите, то - в тюрьму» Обыскивали. У мамы было 25 рублей, она, конечно, их отдала. У Ивана было золотое кольцо - ему дал дедушка Анфим, когда почуял неладное перед арестом. Иван перед тем, как подойти на обыск, вышел на улицу и отдал кольцо другу через решетку изгороди, которой была обнесена церковь.
За изгородью стояло много народу, провожающих, а кто просто любопытствовал, и там же стоял друг Ивана. Иван попросил кольцо подержать, пока пройдет обыск, а потом, дескать, вернешь обратно. Но друг тот не устоял от соблазна, ведь в то время золото было редкостью, и удрал парень с кольцом. А сколько было шуму в церкви: кто плакал, кто кричал. Плакала одна девушка, которую разлучали с любимым парнем. Она очень просила оставить ее с женихом, но ей не разрешили, она подлежала к высылке с родителями.А парень, видимо, был победнее, его не высылали. 18 марта с утра пришла к церкви моя крестная мама, Вера Анфимовна Киршина. Мы вышли на улицу и попрощались с ней через изгородь. Вера Анфимовна после прощания пошла в роддом в Зайково, за 2 километра от Скородума, и там родила сына, Виктора Павловича Киршина.
Вскоре к церкви подвели лошадей, запряженных в сани. Приказали грузиться. Нам досталась белая лошадка. Поставили в сани свой сундук, 2 мешка сухарей, которые нам выдали на дорогу, и поехали. Эшелон получился большой. Сопровождали нас конвоиры с винтовками, чтобы не убежали. А куда нам было бежать?! Все покорялись мирно. Проехали Зайково, затем Речкалово, это мамина родина. Я хорошо помню: проезжали по улице, где был родной мамин дом. У ворот стоял дедушка Яков Речкалов, мамин отец, а бабушка Матрена Ивановна смотрела в окно. Иван побежал к дедушке попрощаться, но его тут же вернули конвоиры. К вечеру или на другой день приехали в город Туринск. Здесь к нам присоединились дедушка и отец, их выпустили. Всех их было много, ведь из каждой семьи были арестованные.
Днем эшелон двигался, а ночью стоял. Спали, кто как мог. Женщины с детьми в санях, подростки бегали - стоять и сидеть холодно. Мужчины собирались кучками, кто с кем и о чем-то вели разговоры. Чуть рассветало, ехали дальше. Ехали сибирским трактом. Не знаю, сколько проехали, доехали до большого волока. Волоком называется большое расстояние, где нет деревень, а все лес и лес. Через волок ехали три дня. Поздно вечером останавливались на ночь. На остановках был большой барак. В нем стояли широкий и длинный дощатый стол и одна печка. Освещался барак керосиновой лампой, которая светила еле-еле. Мужчины рубили дрова и топили эту печку. В зшелоне были семьи с маленькими детьми, которым нужно было тепло, чтобы перепеленать, обсушиться. Дети побольше, такие как я, заходили погреться на время. В бараке было очень тесно. Постою немного и бегу к маме в сани. Укроемся одеялом и сидим, дремлем. Первый день ехали вроде спокойно, а на второй день некоторые лошадки стали падать. Ведь давали лошадок самых негожих, как говорится: «На тебе боже, что нам негоже». Днем пригревало, и дорога была плохая. Снег таял, местами были лужи и грязь. Упадет лошадка, ее поднимают мужички, поднимают, а не могут поднять, возьмут и в сторонку оттащат, чтобы дорогу освободить, следующим ехать надо. Вещи тех, у кого пала лошадка, перекладывали к знакомым или к кому попало. Сани тоже оттаскивали в сторону. Так по всей дороге попадались дохлые лошади, а некоторые еще издавали ржание. Жутко было смотреть, люди даже плакали. Ехали, видимо, через болота, потому что были видны вытаявшие кочки, мох, ягоды клюквы. Люди отбегали немного в сторону и собирали клюкву. Я тоже бегала, но разве много наберешь на ходу - от обоза отстанешь, да и есть ее нельзя: она холодная, даже мерзлая. Вечером второго дня приехали к такому же бараку, как в первый. С лошадьми люди мучились, было много ругани и слез. На третий день заехали в деревню. Было еще светло. Я видела как ребятишки лет по 7-10 бегали через улицу босиком по снегу. Наши люди очень удивлялись этому. Тут нас распределили по домам. Хозяева принимали спокойно. Нашу и еще одну семью поселили в один дом. Хозяева чаем напоили. Хотя и без сахара, а все-таки горячий, с сухариками, вкусен был. Ведь до этого сухарики грызли без горяченького. Может у кого-то было что и помимо сухарей. На этой стоянке мы обогрелись и отдохнули. Лошадки тоже наконец хорошо отдохнули. Поутру поехали дальше. Были определены каждой семье конкретные районы. Нас и еще несколько семей назначили в Нахрагинский район, в деревню Чесноки. С нами ехали туда тетя Анна, папина сестра, с мужем, дядей Сергеем Богомоловым. Детей у них не было. Вернее у дяди Сергея была дочь Катя от первой жены и приемный сын Сергей (его маленьким в пеленках подкинули, была там и записка). Как дядя Сережа богато жили, какое хозяйство было - не знаю, а вот дом их хорошо помню. Дом был большой двухэтажный, кирпичный. Мать дяди Сергея жила отдельно, внизу. С ней жили Катя и приемный сын Сережа. Их не выселили, оставили дома. Кроме тети Анны у отца были еще две сестры: тетя Прасковья и тетя Вера. Тетя Прасковья была замужем за дядей Марком Мурзиным. У них семья была большая: Тимофей, Анна, Арсентий и Клавдия. Они ехали вместе с нами. Семья тети Веры, как я уже упоминала, была выслана позже в Ирбит.
Кроме перечисленной близкой родни рядом разделяли нашу участь семьи трех родных братьев Речкаловых. Из Скородума были мы и Богомоловы, Мурзины из Зайково, Речкаловы из деревни Речкалово. Моя мама, в девичестве Речкалова, тоже была родом оттуда, но были ли они в родстве, я не знаю. Ехали с нами и другие семьи, но я не знаю, откуда они.
Жизнь в Западной Сибири.
Продолжение следует.
Так мы прожили до 16 марта 1930 года, а 17 нам приказали явиться в церковь со своим имуществом. Мы опять поставили сундучок на саночки и пошли-поехали. Добрались до церкви, зашли в нее, занесли сундучок, устроились на нем. У ворот церкви стояла охрана, и за ворота нас больше не выпустили. В церкви было много народу. Все такие как мы, но из разных деревень. Бабушку привезли к нам, не оставили у дочери. Потом пришла комиссия какая-то, врачи. Все раздевались до нижней рубашки, каждая семья по очереди. Подходили к столу на проверку. Спрашивали: «У кого есть деньги и золото, выкладывайте на стол. Если не выложите, то - в тюрьму» Обыскивали. У мамы было 25 рублей, она, конечно, их отдала. У Ивана было золотое кольцо - ему дал дедушка Анфим, когда почуял неладное перед арестом. Иван перед тем, как подойти на обыск, вышел на улицу и отдал кольцо другу через решетку изгороди, которой была обнесена церковь.
За изгородью стояло много народу, провожающих, а кто просто любопытствовал, и там же стоял друг Ивана. Иван попросил кольцо подержать, пока пройдет обыск, а потом, дескать, вернешь обратно. Но друг тот не устоял от соблазна, ведь в то время золото было редкостью, и удрал парень с кольцом. А сколько было шуму в церкви: кто плакал, кто кричал. Плакала одна девушка, которую разлучали с любимым парнем. Она очень просила оставить ее с женихом, но ей не разрешили, она подлежала к высылке с родителями.А парень, видимо, был победнее, его не высылали. 18 марта с утра пришла к церкви моя крестная мама, Вера Анфимовна Киршина. Мы вышли на улицу и попрощались с ней через изгородь. Вера Анфимовна после прощания пошла в роддом в Зайково, за 2 километра от Скородума, и там родила сына, Виктора Павловича Киршина.
Вскоре к церкви подвели лошадей, запряженных в сани. Приказали грузиться. Нам досталась белая лошадка. Поставили в сани свой сундук, 2 мешка сухарей, которые нам выдали на дорогу, и поехали. Эшелон получился большой. Сопровождали нас конвоиры с винтовками, чтобы не убежали. А куда нам было бежать?! Все покорялись мирно. Проехали Зайково, затем Речкалово, это мамина родина. Я хорошо помню: проезжали по улице, где был родной мамин дом. У ворот стоял дедушка Яков Речкалов, мамин отец, а бабушка Матрена Ивановна смотрела в окно. Иван побежал к дедушке попрощаться, но его тут же вернули конвоиры. К вечеру или на другой день приехали в город Туринск. Здесь к нам присоединились дедушка и отец, их выпустили. Всех их было много, ведь из каждой семьи были арестованные.
Днем эшелон двигался, а ночью стоял. Спали, кто как мог. Женщины с детьми в санях, подростки бегали - стоять и сидеть холодно. Мужчины собирались кучками, кто с кем и о чем-то вели разговоры. Чуть рассветало, ехали дальше. Ехали сибирским трактом. Не знаю, сколько проехали, доехали до большого волока. Волоком называется большое расстояние, где нет деревень, а все лес и лес. Через волок ехали три дня. Поздно вечером останавливались на ночь. На остановках был большой барак. В нем стояли широкий и длинный дощатый стол и одна печка. Освещался барак керосиновой лампой, которая светила еле-еле. Мужчины рубили дрова и топили эту печку. В зшелоне были семьи с маленькими детьми, которым нужно было тепло, чтобы перепеленать, обсушиться. Дети побольше, такие как я, заходили погреться на время. В бараке было очень тесно. Постою немного и бегу к маме в сани. Укроемся одеялом и сидим, дремлем. Первый день ехали вроде спокойно, а на второй день некоторые лошадки стали падать. Ведь давали лошадок самых негожих, как говорится: «На тебе боже, что нам негоже». Днем пригревало, и дорога была плохая. Снег таял, местами были лужи и грязь. Упадет лошадка, ее поднимают мужички, поднимают, а не могут поднять, возьмут и в сторонку оттащат, чтобы дорогу освободить, следующим ехать надо. Вещи тех, у кого пала лошадка, перекладывали к знакомым или к кому попало. Сани тоже оттаскивали в сторону. Так по всей дороге попадались дохлые лошади, а некоторые еще издавали ржание. Жутко было смотреть, люди даже плакали. Ехали, видимо, через болота, потому что были видны вытаявшие кочки, мох, ягоды клюквы. Люди отбегали немного в сторону и собирали клюкву. Я тоже бегала, но разве много наберешь на ходу - от обоза отстанешь, да и есть ее нельзя: она холодная, даже мерзлая. Вечером второго дня приехали к такому же бараку, как в первый. С лошадьми люди мучились, было много ругани и слез. На третий день заехали в деревню. Было еще светло. Я видела как ребятишки лет по 7-10 бегали через улицу босиком по снегу. Наши люди очень удивлялись этому. Тут нас распределили по домам. Хозяева принимали спокойно. Нашу и еще одну семью поселили в один дом. Хозяева чаем напоили. Хотя и без сахара, а все-таки горячий, с сухариками, вкусен был. Ведь до этого сухарики грызли без горяченького. Может у кого-то было что и помимо сухарей. На этой стоянке мы обогрелись и отдохнули. Лошадки тоже наконец хорошо отдохнули. Поутру поехали дальше. Были определены каждой семье конкретные районы. Нас и еще несколько семей назначили в Нахрагинский район, в деревню Чесноки. С нами ехали туда тетя Анна, папина сестра, с мужем, дядей Сергеем Богомоловым. Детей у них не было. Вернее у дяди Сергея была дочь Катя от первой жены и приемный сын Сергей (его маленьким в пеленках подкинули, была там и записка). Как дядя Сережа богато жили, какое хозяйство было - не знаю, а вот дом их хорошо помню. Дом был большой двухэтажный, кирпичный. Мать дяди Сергея жила отдельно, внизу. С ней жили Катя и приемный сын Сережа. Их не выселили, оставили дома. Кроме тети Анны у отца были еще две сестры: тетя Прасковья и тетя Вера. Тетя Прасковья была замужем за дядей Марком Мурзиным. У них семья была большая: Тимофей, Анна, Арсентий и Клавдия. Они ехали вместе с нами. Семья тети Веры, как я уже упоминала, была выслана позже в Ирбит.
Кроме перечисленной близкой родни рядом разделяли нашу участь семьи трех родных братьев Речкаловых. Из Скородума были мы и Богомоловы, Мурзины из Зайково, Речкаловы из деревни Речкалово. Моя мама, в девичестве Речкалова, тоже была родом оттуда, но были ли они в родстве, я не знаю. Ехали с нами и другие семьи, но я не знаю, откуда они.
Жизнь в Западной Сибири.